Неловкую паузу закрывает ничего не заметивший Серж:

— Мужики, предупреждаю сразу, не о политике! Начнется — мы забираем бухло, и дуем к себе.

— Будь спок! Нам лейтенант лекцию уже прочел! Он, если раз оторвался, повторно фигней страдать не будет. Один день — одна фигня, у него такое правило!

— Это как наследственное заболевание. И Семзенис с ним в одной палате! Но они уже друг друга накормили.

— Бедняги, о чем же они будут теперь болтать до вечера? — спрашивает Жорж.

Я не в обиде, могу постоять за себя:

— А у меня много идей! Вот, к слову, будет мир. Лет через десять — двадцать, ну, тридцать, о нас, как о героях, начнут писать книги, снимать кино. Чего ржете? Об этом сейчас думать надо, пока не снесло на обочину чужой славы… Не то всю оставшуюся жизнь у новых Ворошиловых из сапога будете выглядывать… Только для вас предлагаю сценарий фильма под названием «Белое солнце Молдовы». Сюжет: Серж и Жорж мощно плавают брассом в танках завода безалкогольных напитков, широко открыв рты, и потребляя эссенцию в неограниченных количествах. Они окружены кучей воинственных, но тупых и потому частично уже убитых и покалеченных ими мулей. Смерть близка. Они с Жоржем решают закурить последнюю в жизни трубку. Пары спирта производят страшный взрыв! Всем мулям песец! Вокруг — пустыня! Скорбная минута молчания… Вдруг посреди чудовищных разрушений из гигантской, продолжающей полыхать воронки поднимаются в обгоревшей одежде оба наших героя и, вкусно облизываясь, замогильными голосами произносят: «Боже, как мы любим пунш»! Конец фильма. На экране буквами, похожими на языки пламени, появляется надпись: «Героям-поджигателям и всем невинно осужденным монархистам и пироманам посвящается этот фильм»!

К концу моего проноса отдельные смешки перерастают в хохот. Тятя вытирает выступившие слезы.

— Ну, ты гонишь!

Серж не в обиде. Он даже польщен. Улыбаясь и качая головой, предлагает:

— Ну что же, покурим. Они с Жоржем достают свои фетиши — прокуренные трубки.

Теперь, после распития лучших видов коньяка, можно и подымить. Лезу в карман за сигаретами. Открываю помятую пачку.

— Вот гадство!

Остававшиеся в ней две сигареты сломаны. С раздражением вспоминаю удар бедром об угол стола. Серж сочувственно заглядывает через плечо. Удостоверившись, что это не «Дойна»,[25]а благородный «Мальборо», тянет лапу.

— Недаром еще Достоевский говорил, что такое преступление, как умственная мастурбация, влечет за собой неотвратимое наказание! Утешься, дам тебе две соски. А обломки отдай нам с Жоржем на табак. Можешь считать это наградой за прославление наших талантов! — И, сделав паузу, чтобы все насладились этой сентенцией, продолжает:

— Смотри, профессор, мать твою, мы твою болтовню еще какое-то время вытерпим, а ляпнешь на стороне пару неизвестных умных слов, свои же могут пришить за оскорбление личности! Я первый дам в дюндель! — сладострастно выговаривает он одно из своих любимых словечек и с торжественным видом вручает мне две сигареты «Президент».

Серж и Жорж, как и Али-Паша, тоже «афганцы». Раньше они знакомы не были и трубку курил только Жорж. Под Дубоссарами, где они встретились, он склонил к этой привычке Сержа, подарив ему свою запаску. По легенде, на Жоржа, снаряжавшего пустой магазин, с воплем «Романия сус!» выскочил не в меру прыткий муль. Оказавшийся рядом Серж застрелил муля, проводив его на тот свет элегантной рифмой «Долбо…бул жос!»[26]Растроганный Жорж сделал своему спасителю ценный подарок. То, что Серж воюет давно и успел укокошить не одного националиста, известно всем, но в такие душещипательные подробности верится с трудом.

Он напоказ груб и тяготеет к фетишам, ко всему, что может подчеркнуть его индивидуальность. Задень его сейчас по трубке, Серж с пеной у рта разовьет целую теорию о том, что он с детства был к этому склонен и почему курение трубки — привычка элитная, а мы все — плебеи и ослы. Жорж, со своей стороны, тоже кое в чем попал под его влияние. Теперь они неразлучны.

За придирки и частые ссылки на Достоевского во втором отделении, которым Серж командует, его так и прозвали — Достоевский. Сейчас эта кличка находится в процессе активного распространения. Их обоих давно уже крестят клоунами. Но я бы сказал не так. Больше всего они похожи на Дон Кихота и Санчо Пансу, или на братьев Чаплин. Низенький Жорж вполне сойдет за потолстевшего Чарли, а Серж выглядит как его старший брат Сидней в том фильме, где он сыграл германского кайзера. Поглядишь на Сержа и Жоржа со стороны, и правда кажется, что они сочно, как в немом кино, общаясь жестами между собой, разыгрывают какой-то спектакль.

Какие только «погонялы» у нас друг другу не навешивают! Известные всей округе Али-Паша с Достоевским не исключение. Не все варианты к людям пристают, но фронтовые прозвища обычно метки, почти всегда сразу догадываешься, о ком речь. Например, Жоржа обзывают Колобком и Маленьким Джоном. Меня — Студентом, Профессором и даже Гансом благодаря вкраплению в речь немецких слов. Есть у нас и Большой Джон. И так далее.

Вообще-то Серж и Али-Паша, каждый по-своему, представляют собой один и тот же типаж бывалого солдата, прошедшего Крым и Рым. Разница лишь в том, что Достоевский грубее, ему не хватает образования. Из-за этого ему чаще приходится помалкивать и многозначительно дуться. А посидев «не в своей тарелке», он частенько срывает на ком-то свое зло. Но в простых кругах, где изящных словес не толкают, он — орел! И меня тянет к ним, только малые заслуги быть ровней не позволяют… Есть и другой тип похожих друг на друга: не лезущих на глаза, спокойных, немногословных, рассудительных и надежных, таких как Жорж, Оглиндэ, Тятя, Федя… Почему вместе оказалось так много людей одного склада? Наверное, потому, что перспектива попасть в огонь сразу делит всех на две группы: на тех, кто бежит от войны, и тех, кто на нее идет. Одни характеры попадают в первую группу, другие — во вторую.

С гадливым чувством вспоминаю возню, развернувшуюся в ГОВД утром двадцатого июня, когда собирали добровольцев для освобождения Бендер. В последние годы в милицию пришли многие отставные военные, в майорских и выше чинах. Несмотря на военные выправку и образование, в подавляющем своем большинстве никуда они воевать не пошли, оставшись сидеть на теплых местах: в кадрах, материально-техническом обеспечении, заместителями начальников служб. А в это время мальчишки гибли просто потому, что не умели обращаться с оружием, не знали, как вести себя в банальной перестрелке.

Мы курим. Вокруг удивительно тихо. День в разгаре, и обычно в это время уже идет редкая, к ночи учащающаяся стрельба.

Серж, попыхивая трубкой, возобновляет разговор.

— Не люблю тишину. Когда румыны палят, ясно, где они, сколько их. А когда не палят — ничего не ясно! Кроме того, что они что-то затевают! Не обязательно крупное. Для мелких пакостей дебилов у них тоже достаточно. Вон, последний раз, как опоновцы к нам в баню приходили, что было? Искупались. Сидим с ними по-людски, выпиваем, перемирие поддерживаем. А один дурак с их стороны, не видел его раньше никогда, возьми да ляпни: «Вы, мол, ребята хорошие, но только, извиняйте за откровенность, мы все равно вас всех поубиваем!» Мне это здорово не понравилось. А Жорж, тот, я думал, сейчас вообще его шлепнет! Я даже руку поднял, чтоб успеть его за автомат цапнуть. Говорю этому мудаку: «А ну вали отсюда, пока цел, жаль из-за тебя перемирие срывать, о котором не ты договаривался!» Остальные полицаи от своего дебила тоже, понятно, не в восторге. Попрощались быстро и упрыгали. Нейтралку перебежали вдвое быстрее обычного.