— А ты меня любимой подстилкой, — напомнила она.

— Не идеальная, — точно не слыша ее, произнес он. Анжелика понимающе покачала головой.

— Не любимая.

Георгий задумчиво прочертил на мраморной столешнице крест.

— Мы сидели по левую руку от него, а она сидела справа, между ним и его братом, напротив нас, между тобой и мной. Даже если бы та новогодняя ночь повторилась заново тысячу раз, я никогда бы не угадал в этой девочке той разрушительной силы, которой она обладает. Она разбила мир каждого, кто находился в ту ночь в гостиной.

— Нет, — вздохнула Анжелика. — Она разбила Его мир, а наши вслед за ним посыпались как карточные домики. Потому что не существовало у нас своих миров, всегда был лишь только мир Лайонела, где он позволял нам быть. Мир с его законами и правилами.

Георгий приподнял брови.

— Ну а твой мир до него?

— Кажется, что тот был пуст. — Девушка отвела взгляд и нехотя прибавила: — Конечно, это не так. Просто в мире Лайонела я была как будто постоянно под кайфом, а теперь у меня страшная ломка… Но когда-нибудь она пройдет. — Анжелика улыбнулась. — Ну а ты? Твой мир, каким он был?

Неожиданно она поймала себя на мысли, что не знает его истории. Кто он? Кем был до того, как его обратили, кем был до встречи с Лайонелом?

— Я родился в Москве, в семье башмачника девятнадцатого августа тысяча семисотого года — в день объявления войны Швеции.

Девушка изумленно хмыкнула. А ей-то всегда казалось, что он из благородных.

— Из своего детства я помню только башмаки и постоянное чувства голода. У меня было трое сестер и четверо братьев. Наша мать умерла во время очередных родов, когда мне исполнилось одиннадцать лет. Как самый старший из братьев, я пошел работать — чистил ботинки господам на улице. Потом помогал на одной кухне, выполнял мелкие поручения, в общем, брался за любую работу. В пятнадцать я записался в армию. А в двадцать один, когда Россия подписала со Швецией Ништадский мирный договор, положивший конец войне, длящейся с самого моего рождения, во время празднования победы я встретил Ее.

Анжелика оживилась.

— Девушку?

— Так мне тогда казалось… скорее женщину, ей было чуть больше сорока, но определить, сама понимаешь, не составляло возможности. Ее звали Хельгой. Я потерял голову, в моем представлении она была какой-то нереальной… А она, на мое признание в любви, сказала, что я ей очень напоминаю сына. И попросила всегда быть с ней. Я по молодости и неопытности в делах любовных решил, что когда-нибудь она посмотрит на меня иначе… Наивно с моей стороны. Она обещала мне жизнь без забот, обещала показать страны и города, обещала вечный праздник… Для меня, мальчишки из нищей семьи, она казалась подарком небес. И лишь спустя десяток лет, когда наскучил ей и она уехала в неизвестном направлении, попросив не искать ее, я сумел оценить… подарок. Скитался по миру, надеясь однажды встретить ее. В сороковом году меня занесло в форт Сан-Антонио, я прожил на землях Техаса девять лет, пока меня не выследили охотники племени Апачи. Остальное тебе известно.

Анжелика пораженно покачала головой.

— А Лайонел знал, что ты сын башмачника?

— Ох, Анжи, ты неисправима, — засмеялся Георгий. — Конечно, знал. Выслушав мою историю, он лишь сказал: «Когда я имел удовольствие познакомиться с Хельгой и она отметила мое потрясающее сходство с ее сыном, я пообещал звать ее мамочкой, если она уложит меня в свою постель», а потом добавил: «Война со Швецией, какая прелесть… Интересно было бы побывать в загородной резиденции Петра, посмотреть его знаменитые фонтаны. По слухам, это великое слово в архитектуре». Вот и все, что его заинтересовало в моем рассказе.

— Ну да, ну да, если коротко о Лайонеле, то набор из женщины, войны и архитектуры вполне подходит, — сморщила носик Анжелика. — Всегда было любопытно, почему же ты тогда пришел на шоссе? Дело ведь не в безумном желании обладать мной? Что-то другое?

Георгий посмотрел на занавеску в проходе, отделяющую пассажирский салон от кабины.

— Пилот, опустись где-нибудь неподалеку от Литвы, я выйду.

— Не полетишь в Париж? — изумилась девушка.

— Не собирался.

Они внимательно смотрели друг на друга, Анжелика ждала.

— Это ревность, — усмехнулся молодой человек. — ревнуют не только женщин, но и друзей. Не сумел достойно принять, что в его жизни появился кто-то, о ком ему хочется думать в одиночестве. Эгоистичное желание владеть кем-то безраздельно — разрушительно. Оно способно создать, но оно не способно долго и счастливо жить, ибо всегда уничтожает свое творение, когда приходит время с кем-то его разделить.

Вертолет приземлился.

Георгий поднялся и возле кресла Анжелики замешкался.

Она была уверена, что он сейчас ее поцелует, и знала, что молодому человеку, читающему ее мысли, теперь об этом известно. Но он взял ее руку в свои, сжал и, выпустив, негромко сказал:

— Не потому что мне не хочется, а потому что ты устала от похоти мужчин, которые сходят по тебе с ума. Они целуют тебя или мечтают об этом, и в бесконечном круговороте их желаний невозможно рассмотреть тех, кто не просто хочет твое тело, а для кого ты — это целый мир.

Взгляд зеленовато-карих глаз задержался на лежащем на диване Даймонде, затем Георгий открыл дверной люк и исчез за ним.

Катя стояла под огромным многовековым деревом, глядя на внушительную зеленую крону, где прятались маленькие домики, сплетенные из веток и прутьев, точно корзинки. Лучи заходящего солнца не могли пробиться сквозь густую листву, поэтому тут всегда была тень и прохлада.

Девушка уже находилась на острове несколько дней и успела его обследовать. На северной его части солнце восходило и там царило раннее утро, а на юге — заходило и был вечер. По краю острова на юго-востоке почти у самой воды росли гигантские деревья, на ветвях которых жили черти.

К ним-то от скуки Катя и пришла. Лайонел со своими мышами улетел добывать кровь, а сидеть в пещере девушке быстро наскучило.

Она обошла мощный ствол и, едва не соскользнув со склона в воду, блестящую от лучей заходящего солнца, уцепилась за бугристую кору, поросшую бархатистым мхом.

Жители острова все попрятались и на зов не выходили, сколько девушка не прохаживалась вокруг да около. Она видела, что большие зеркальные черные глаза наблюдают за ней из плетеных домиков, но как только чертенята ловили ее взгляд, то сразу прятались.

Катя прошагала вдоль стены из деревьев и, увидев одно, буквально завалившееся, склонив ветви в воду, вскарабкалась на него. Огляделась, покричала: «Есть тут кто-нибудь? А-у-у!» и пошла по стволу к кроне, откуда доносилось тихое хихиканье. Какие могла тонкие ветви она отодвигала, через другие — толстые изогнутые, приходилось перелезать или пролезать под ними.