там не говорилось, как определить на ощупь, что у тебя под ногами. Но в любом случае Александров мог поклясться, что это был… камень. Неровный, не слишком хорошо обработанный камень, холодный, твердый, без щелей, что бывают при искусственной кладке, и шероховатый… Герману смутно вспомнилось, что такая монолитная горная порода обычно бывает светло‑коричневого или желтовато‑коричневого цвета. А может, и нет – тут же опроверг он сам себя, – может, как раз не желтого, а серого, такого, как гранит, который им показывала учительница природоведения в средней школе.

Неожиданно накатила радость. К нему вернулась способность рассуждать, разве этого мало? Осмелев, Герман осторожно двинулся вперед. Передвигаться на четвереньках было непривычно, но иначе можно угодить в пропасть – каменная поверхность в любой момент может кончиться, а что там внизу, один бог знает… или, как сказал бы местный житель, Аллах.

Герман вспомнил по ассоциации Гаруна и его маму Загидат, и тут же перед его мысленным взором возникло лицо Валерии. Теперь, когда он потерял внешнее зрение, внутреннее, вкупе с воображением, стало работать значительно четче, и Герман мог поклясться, что видит каждую мельчайшую черточку милого лица. В ее глазах была тревога. Господи, что же он сидит, она наверняка волнуется!

– Лера! – позвал Герман. – Лера, ты где?

Он помнил, что взбесившийся конь унес его далеко от того места, где были Лера с Гаруном, но ведь и они вряд ли остались там, где были. Наверняка ищут его, нужно помочь им, подать голос.

– Лера! – во всю глотку закричал Герман. – Гарун! Вы где? Я ничего не вижу, идите на мой голос!

Странно как, гулко звучит его голос, как будто кричит кто-то другой. Может, от удара его оглушило? Тогда придется утешаться тем, что хоть вообще сохранилась способность различать звуки.

– Ребята, я здесь! – закричал он вновь. – Где вы, подайте голос, я ничего не вижу!

Герман замолчал. Странно. Голос звучит так, словно он находится в большом, пустом помещении. В голове мелькнула одна мысль, но Герман тут же ее отбросил. Глупости все это. Что за зал такой может быть среди гор, в почти безлюдных местах? Наверняка его просто подводит собственный слух, и больше ничего. Ладно, вот восстановится нормальный слух… и зрение, тогда все станет на свои места и он еще посмеется вместе со всеми над нынешними страхами. А пока… Черт, ну почему же они не отвечают, ни Гарун, ни Лера? А вдруг он их просто не слышит?

Не слышит? Герман ударил ладонью по полу и с радостью убедился, что слух в порядке, в этом можно не сомневаться. Но даже если предположить нереальное, поставить под сомнение его способность слышать и допустить, что ребята ему отвечают, а он не слышит, то все равно они уже могли бы его найти.

Уж прикосновение он почувствовал бы. Тьфу, чушь, несусветная! А может, он вообще бредит? Или спит?

Неожиданно откуда-то, словно издалека, донесся гул. Он усиливался, но Герман никак не мог определить, откуда он идет и что означает этот звук. Гул нарастал, теперь Герман почувствовал его даже ладонями, прижатыми к каменной поверхности. Она мелко подрагивала.

В душу стал заползать страх. Гул приближался. Только этого не хватало. Надо срочно где-то укрыться. То, что может издавать такие звуки, раскатает его в блин и даже воинского звания не спросит!

Черт, как же тяжело быть слепым. Быстрее бы зрение возвращалось!

Не поднимаясь с четверенек, Герман быстро двинулся вперед. Никакой преграды на пути не встретилось, да и провала, слава богу, тоже. Герман приободрился. Еще бы знать, в том ли направлении он двигается… Вдруг все наоборот? Вдруг то место, которое он только что покинул, и было самым безопасным? Тогда плата за ошибку будет очень высока!

А гул между тем все приближался. Герман мог поклясться, что уже различает некоторый ритм в этом усиливающемся звуке, но радости ему это не добавляло. Ведь он все еще не мог определить, с какой стороны надо ждать опасность. Вроде бы справа… Да-да, скорее всего так!

Герман по привычке повернул голову направо и увидел? Господи, он видит! Пока, правда, лишь странные легкие всполохи, но разве этого мало? Он видит! Видит!!!

Зрение улучшалось с каждой секундой. Всполохи становились все ярче, уже можно было сказать, что они красновато-желтые. И светились они в той стороне, откуда шел звук… Нет, неспроста все это, ох неспроста! Чем быстрее найдешь укрытие, тем будет лучше.

Лучше бы не встречаться с неведомым существом, которое между тем стремительно приближалось. Тем более что Герману было уже ясно, в каком направлении нужно двигаться. Суетливо ощупывая пространство перед собой, он стал перемещаться в сторону от пути, по которому, очевидно, намеревалось прошествовать неизвестно что. Был бы он в воздухе, сказал бы, что уходит с курса, но, находясь в такой нелепой позе – изображая в лучшем случае луноход, – он, естественно, думал приземленнее.

Первая по-настоящему яркая вспышка ударила по глазам в тот момент, когда Герман, по его расчетам, прополз уже метра два. Свет, правда тут же погасший, был настолько силен, что Герман невольно закрыл глаза и вытер тыльной стороной ладони выступившую слезу. Ему не удалось ничего увидеть, но само то, что зрение вернулось настолько, что приходится смежать веки, чтобы сияние не слепило, радовало его несказанно. Теперь бы еще избавиться от…

Додумать он не успел – от новой вспышки глазам стало больно даже сквозь опущенные веки. И чем ближе был грохот, тем они чаще становились! Майор почувствовал, что надо уходить с дороги поскорее. Он рванул вперед… и тут же был наказан. Все-таки бегать на четвереньках не слишком удобно. Наступив коленом на собственные же пальцы, Герман повалился ничком и больно ударился лбом обо что-то твердое.

Пощупав здоровенную шишку на лбу – и когда только вырасти успела, – Герман провел рукой по преграде. Это была… стена? По крайней мере, в том месте, где он находился, без сомнения! Гладкая, словно бы отполированная, холодная. Но это дойдет до Германа позже, а сейчас он, по глупости открыв глаза, как раз когда вспыхнул ослепительный свет, просто прижался к стене, моля Бога, чтобы все это поскорее кончилось и то неведомое, что несется на него, прошло мимо.

Это неведомое приближалось. Герман больше не осмеливался открывать глаза, все равно ведь, смотри не смотри, ничего не увидишь. Лучше глаза поберечь. И все же он не вытерпел – в тот момент, когда, по его расчетам, до чудовища оставалось метров десять, он, тщательно прищурившись, повернулся к нему