На следующий день полуденным рейсом я вылетел в Хитроу. Я не принадлежу к «реактивной публике», склад мой предполагает бипланы, как выражается Иоанна, но перемещаться по воздусям я вовсе не прочь, только не предлагайте мне эти кошмарные летательные аппараты, в которых сидишь на открытом воздухе позади шофера, которому приходится стучать по шлему, если хочешь, чтоб он ехал помедленней. Теперь же мне досталось крупное, искушенное на вид воздушное судно, и на боку его было сказано, что двигатель предоставлен конюшнями «Роллс-Ройса», — весьма утешительно. Места рядом со мной заняли два почтенных джерсийца, с коими я свел шапочное знакомство, и когда мы оторвались от земли, я — со мне свойственной необыкновенной щедростью — заказал три крупных джина-с-тоником. Стюардесса осведомилась, не в одном ли стакане мне их подать; полагаю, так она изображала бойкость.

Если в наши дни направляетесь на Запад, вовсе не обязательно ехать прямо в Лондон: автобус авиалинии доставит вас из Хитроу в Рединг вполне безболезненно, а поезда оттуда в Оксфорд, где надувает щеки Драйден, мой старый преподаватель, изобильны.

Батюшки, вам доводилось видеть Оксфордский вокзал после того, как его привели в порядок? Он вполне поразительно подтянут, современен и не более чем вдвое неудобнее прежнего.

Пока я стоял у вокзала, дожидаясь Драйдена, со мною произошло нечто премерзкое: шаркая, с гримасами и ужимками ко мне приблизилось прокаженное существо, облаченное в грязное тряпье, спутанную бороду и позвякивающие варварские ожерелья; манеры его одновременно излучали угрозу и вызывали жалость.

— Подите от меня прочь! — доблестно проблеял я, взяв наизготовку зонтик. — Я не поддамся вашему гоп-стопу; по случаю, я — личный друг начальника вокзала, да-да, а также — Ректора Всех Душ[71]!

— Мистер Маккабрей? — пропищало существо тоном истинного викемиста[72]. — Меня зовут Фрэнсис, я ученик доктора Драйдена, он попросил вас встретить — сам подъехать не смог, у него дрыщ. А у меня — мандавошки, если угодно знать, — мрачно добавил он. — А завтра конса и две презентухи.

Некоторое время я рылся в своем словесном кошеле.

— Как поживаете? — извлек я оттуда в итоге.

Он принял на себя командование моим багажом и подвел примерно к пяти тысячам фунтов в виде итальянского автомобиля разновидности «ГТ», в коем мы — опять же безболезненно — сквозанули к той части города, где «мечтательные шпили»[73]. Я не очень понимал, о чем с юношей болтать, — видимо, конфликт поколений. Водитель мой был до чрезвычайности учтив, а при ближайшем рассмотрении — чистоплотнее некуда. Мандавошками, по-моему, он просто похвалялся.

Скон-колледж[74], моя «альма матер», ничуть не изменился, если не считать того, что снаружи был густо разукрашен огромными буквами, из коих составлялись слова: «МИР», «ГОВНО», «ТРОЦКИЙ ЖИВ» и прочими подобными сантиментами. Мне показалось, что с ними выглядит получше — глаз не так застревает на архитектуре. В домике привратника дежурил Фред — то же самое он делал, когда я был здесь последний раз; Фред хорошо меня помнил и сообщил, что я должен ему полсоверена в связи с некими, ныне давнозабытыми, бегами. Я не купился, но искомое выложил.

Комнаты мне приготовили — вполне обитабельные, за исключением того, что студиозус, ранее занимавший эти апартаменты (а дело, изволите ли видеть, происходило на каникулах) приколол к стене плакат с черненьким толстячком по имени Махарадж Джи Гуру[75] в такой позиции, что он ухмылялся прямо на постель. Передвинуть плакат малого я, естественно, не мог, поэтому передвинул кровать. Омывшись и переоблачившись, я понял, что у меня еще полчаса, лишь по истечении коих я смогу явиться в Комнату Отдыха для Старших Преподавателей, откуда Драйден — при условии, что уже оклемался, — сопроводит меня на ужин за Высоким Столом; и я направился в Буфетную. На лужайке, где в бравые дни мы играли, бывало, в крокет, безмолвно притулились на корточках около сорока оборванцев — жалкое зрелище. Без сомнения, они медитировали или протестовали; без того же сомнения, весело им не было ни в малейшей степени. Фланируя мимо в своем до крайности великолепном смокинге, я поднял для благословения руку.

— Мир! — произнес я.

— Говно! — отозвался оратор.

— Троцкий жив! — отважно парировал я. Вот видите — с молодежью возможно общаться, если дадите себе труд выучить их жаргон.

— Здрассьте, мистер Маккабрей, — приветствовал меня буфетчик Генри. — Давненько вас не видать.

— Нет-нет-нет, — ответил я. — Я был здесь всего семь лет назад.

— И то правда, сэр. В конце троицына триместра[76], если мне не изменяет память, и нахамили одному из тех венгров, которых и посейчас тут всюду полно. Я их даже по именам звать не могу — как ни попытаюсь, все какая-то грубость выходит.

— Я вас прекрасно понимаю, Генри. И умираю от жажды.

Он и впрямь меня не забыл, ибо потянулся за побитой оловянной квартой — из таких мы, гиганты, в старину хлебали эль. Со своею кружкой я вышел наружу, дабы украдкой ополовинить ее на лужайку: я уже не тот, что раньше.