Все, хватит. Жизнь не ждет. Вот, последнее. Прежде чем дверь вагона закроется, я, вскочив на подножку, успеваю крикнуть:

— Будь осторожен, не делай глупостей.

Он похож на мальчишку, который уезжает в летний лагерь.

Я выхожу замуж. Иду к алтарю. Фабио повернулся и смотрит на меня. На нем серый фрак из шанжана, накрахмаленная манишка. Издалека в церковном полумраке он кажется крупным сизарем. Алтарь, знакомый священник, красная дорожка, свадебное убранство — белые розы и каллы. Папина рука, согнутая, напряженная. Как деревянная рука куклы-марионетки. Папа не привык быть в центре внимания. Он идет медленно, не знает, здороваться ли ему с гостями или смотреть вперед, поэтому делает нечто среднее — приветствует взглядом. Чувствую, как он дрожит от волнения. Когда спустя двадцать лет по этому проходу понесут его гроб, ему будет хорошо и покойно, а я с тоской буду вспоминать нелепый день моей свадьбы, его застывшую руку, которая поддерживала меня, как хрустальный сосуд. Все происходило будто в густом тумане. Если бы я тогда сказала ему: «Уйдем отсюда», если бы я шепнула это ему на ухо, он не заставил бы себя уговаривать. Его рука снова стала бы мягкой, из плоти и крови, я сбросила бы туфли на каблуках, и мы выбежали бы на улицу, держась за руки. А эти чопорные болваны остались бы сидеть разинув рты. Моему отцу нравился один маленький ресторанчик на Сан-Джованни. Мы пошли бы туда, заказали бы спагетти с острым сыром, красное вино. Он бы остался доволен. Пир на весь мир! Я — в подвенечном платье, подоткнутом со всех сторон, на соломенном стуле. И папа — глаза блестят, шальные, как у меня. Зачем я об этом? Ничего такого не было. Мама немного подвинулась, папа сел на скамью, откашлялся. Моя мать: напряженное лицо, слишком узкие туфли. Моя свекровь: как и сын, похожа на птицу — чайка в шелковом оперении, серая головка, веснушки, рассеянный вид. Мой свекор, инженер: крепкий, седовласый, суперэлегантный, со скучающим взглядом.

Так я стала женой своему мужу. Мы произнесли клятву верности. Обменялись кольцами, не уронив их. Нас осыпали градом рисовых зерен. Плохонький фотограф сделал полагающиеся фотографии. В ресторане мы роздали всем гостям бонбоньерки. Все шутили, пели. Я смеялась постоянно, даже когда шла в туалет немного освежиться. Корсаж идеально сидел на мне — жесткий лепесток, маленькая броня. Старики вскоре ушли, осталась молодежь, друзья. Мы танцевали рок-н-ролл на траве босиком. Фабио, с голым торсом, в брюках и цилиндре, вдрызг пьяный, раскручивал меня, как пружину.

Мы поселились отдельно от родителей. Белые стены, паркет, огромный холодильник, минимум мебели и кровать из натурального дерева, которая почему-то воняла птичьим кормом.

Сцены семейной жизни.

Фабио возвращается с работы, я слышу его шаги, слышу, как поворачивается в дверях ключ. Сижу на диване, не встречаю его, кричу из комнаты:

— Как дела?

Он проходит, не глядя в мою сторону:

— Мне нужно в туалет.

Фабио перед телевизором, в темноте белеет его лицо. Фабио открывает холодильник: «Что будем есть?» Ночь, Фабио стоит у окна и смотрит на дорогу. Фабио в кинотеатре, на носу очки, серьезный вид, очень похож на своего отца. Одежда Фабио крутится за прозрачной дверцей стиральной машины: он принимал душ после пробежки, выходит голый, оставляя на паркете капли воды. Я смотрю на эти капли, на его тело.

— Ты чего? — спрашивает он.

— Ничего.

Ужин у его родителей. Полированный овальный стол, тяжелые портьеры. Фабио в дорогом галстуке синего цвета, они с отцом обсуждают расчеты по какой-то свалке мусора. Мать приготовила заливное из курицы. Улыбаюсь филиппинке, убирающей грязную посуду.

Ужин у моих родителей. Отец молчит, мать постоянно вскакивает. Уходя, прихватываю мешок с мусором. В лифте Фабио ворчит, что из мешка воняет. Говорит, что я делаю глупости, что с ним не считаюсь.

— Ты из-за этого мусора? — Я нажимаю на рычаг, открывая помойный бак.

— Не только из-за этого… из-за всего.

Говорю ему, что у меня нет никакого желания спорить, я устала, весь день работала.

— С утра в университете.

— Это не работа.

— А что, по-твоему?

— За нее не платят.

Я не помню, когда в последний раз мы были близки, в постели мы разговариваем о друзьях, о люстрах, которые надо бы купить, о планах на выходные, о том, как мы проведем целых три дня у моря, в Арджентарио.

Не могу сказать, что это был несчастливый брак. Он остался в моей памяти как бесконечные походы по дорогим мебельным салонам и студиям, где можно долго рассматривать кухонные гарнитуры, сидеть в креслах, на диванах, лежать на кроватях. Таким он и был, этот брак, — без грязных простыней, без разбитой посуды, без царапин на паркете, без ссор. Я вступила в него, подчиняясь какой-то слепой воле. Хотела сдержать обещание, пусть и ненадолго.

Фабио возвращается вечером, садится рядом со мной на диван, бывает, берет меня за руку, а бывает, приходит усталый, сидит, сложив руки на животе. Я не знаю, о чем он думает, не спрашиваю себя об этом. Не знаю, о чем думаю я. Мне приятно находиться в этих стенах, в этой золотой клетке. У нас всё есть, мы красивые, успешные. Мы потратили на душевую кабину целое состояние. Мы, как в рекламе, ходим босиком по паркету. Мы молоды, у нас нет никаких проблем. Холодильник у нас часто пустует. Время от времени мы нагружаем тележку в супермаркете. Фабио неприхотлив, ест все, что я приготовлю. По субботам готовит он: надевает длинный белый фартук, подаренный ему поваром в какой-то гостинице. Мы часто приглашаем друзей, нам нравится ужинать в компании, открыть бутылочку хорошего вина, зажечь свечи.

Скучаю ли я по фотографу из Генуи? Я об этом не думаю. Для него нет места в моей благополучной жизни. Я знаю, что он уехал. Наконец-то решился. Отправился в бразильскую глубинку, куда-то к берегам Амазонки. Он давно об этом мечтал: фотопленки в рюкзаке, на шее фотоаппарат, грязные поезда, грузовики и дети, которых он так хотел фотографировать. Тем лучше для всех, у каждого своя жизнь, на разных концах земли. В университете совсем не платят, за последнее время я не получила ни лиры. Скорее всего, мне придется уйти, так все надоело. Деньги на мою исследовательскую работу не выделяются, Андрич меня больше не интересует, он в прошлом, как и все остальное.

Мы стоим перед холодильником, я и Фабио.

— Что-то случилось?

— Ничего, просто я недовольна собой.

— Ты всегда собой недовольна.

Я упала с мопеда, его занесло на мокром асфальте. Все в порядке, я жива-здорова, но не могу подняться, просто не в состоянии, так и лежу на дороге. Мне помог встать какой-то мальчик, — наверное, учится в лицее. На шее бандана, по лицу стекают капли дождя.

— Спасибо.

— Пожалуйста, синьора.

Я — синьора. Несчастная синьора. Волоку мопед под дождем. Захожу в какой-то бар, беру пиво. Сижу и пью, одна, среди бела дня. Потом иду к родителям, сушу волосы, собираю их в хвост, надеваю джинсы и старый, со времен лицея, свитер.