Все эти недолгие дни — словно во сне. Будто не со мной всё.

Он оказывал мне знаки внимания. Подарил цветы и смешного пушистого мишку. Брелок на телефон. Но больше мы не целовались. Я даже подумывала: может, я всё выдумала? Приняла мечты за реальность? Может, не было ничего?

Я не могла навязываться. А он не делал даже попыток. И поэтому всё во мне застыло в ожидании — напряжённо, до дрожи. Старые страхи и сомнения поднимали головы, как змеи, и пытались меня укусить. Но я всё равно ждала и надеялась, что моё внутреннее чутьё меня не обманывало. Что всё, происходящее между нами, не просто так.

Андрей поставил передо мной чашку — смешную, пузатую, ярко-жёлтую, со смешной кошачьей мордочкой.

— Я передумал. Детям — какао.

Я замерла. Хлопала глазами. Вдыхала запах какао, который он для меня сварил, не спрашивая, и где-то внутри закипали слёзы.

— Я не ребёнок, — произнесла глухо, стараясь унять внезапную дрожь в пальцах. Даже нож отложила, чтобы успокоиться.

— Я знаю, — коснулся он моей руки. — Но для меня ты девочка-девочка. Хрупкая. Трогательная. Не сердись, леди Осень, — прошлись его пальцы по моим волосам. — Посмотри на меня, Маш.

Я только мотнула головой, понимая, что если подниму глаза, то не смогу удержать слёзы.

Он сам приподнял мой подбородок. Мягко погладил большим пальцем уголок губ.

— Обиделась, неженка моя. Не надо.

— Я… знаешь… я, наверное, пойду, — вскочила на ноги и заметалась по кухне, плохо соображая, куда бежать, в какую сторону. И где-то там, наверху, осталась моя сумка. А в ней — телефон и ключи от комнаты.

И тогда он поймал меня в объятия и поцеловал. По-настоящему. Глубоко. Даже жёстко.

Я задохнулась. Замерла. Напряглась в его руках. И в тот же миг поцелуй его стал мягче, нежнее, соблазнительнее.

— Что мне с тобой делать, Маш? — выдохнул он, прижимая меня к себе ещё крепче. — Не отпускаешь ведь.

— Любить?.. — робко заикнулась я и подняла на него глаза. Влюблённые, отчаянные — даже в зеркало смотреться не нужно, чтобы это понять.

— Это проще всего, Маш. Ты ведь давно тут, — постучал он по груди.

И это обожгло. Так сильно, что дышать стало нечем. Потому что… этого не могло быть. Мы о разном сейчас.

— По-моему, ты меня сейчас жалеешь, — рванулась я из его рук. — Не надо! Я не нуждаюсь ни в чьей жалости! А в твоей — особенно! Зачем это всё? Остался, звонил, с работы забирал?

— Глупая. Какая же ты глупая и тонкая, леди Осень, — притянул он меня к себе, не отпуская. — У тебя же кожи почти нет. Я боюсь тебя ранить. Обидеть.

— Тогда отпусти. Просто отпусти. И я уйду.

— Не могу, — прижался он к моей макушке, целовал волосы. — Нет сил, Маш. Жалость… — хмыкнул он. — Для такой красивой девушки у тебя слишком низкая самооценка. Ты будто бы не понимаешь, что действуешь, как отрава, которую только раз глотнёшь — и всё. Пропал. Я пропал, Маш. Ты меня с ума сводишь.

— Тогда не бойся, — заглянула я ему в глаза. — Я намного сильнее, чем тебе кажется. И кожа у меня есть, и всё остальное. Как у всех. Ничем не отличаюсь.

— Неправда, — провёл он пальцем по моей щеке. — Ты особенная. Одна такая. Похожа на ветер и осенние листья. Такая же резкая и неуловимая. Яркая и необычная. Пахнешь яблоками и молоком.

— А по-моему, пахнет горелым, — пихнула я его в грудь. — Наш ужин горит!

Он засмеялся. Смех его летел в высокий потолок и оседал где-то там, вверху, пока я возилась с противнем и спасала наш ужин.

А потом мы ели. Картошка получилась вкусной.

— Я отвезу тебя домой, — сказал Андрей, когда вечер закончился. Я на кухне идеальный порядок навела. Мне нравилось. Мне хотелось.

— У меня нет дома, — посмотрела я ему в глаза.

Андрей вздохнул.

— Если ты останешься, знаешь, что будет.

— Знаю, — не отводила от него глаз.

Сердце падало в живот. Вот здесь и сейчас всё решалось. И я не испытывала никаких сомнений.

— Машка… — выдохнул он мне в волосы и поцеловал. До головокружения, до дрожи, до слабости в коленях.

А потом он подхватил меня на руки и понёс наверх. Туда, где по крыше задорно шлёпал дождь — долгожданный после зноя и духоты. В раскрытое окно лился свежий воздух, который хоть бери и ешь — такой вкусный.

— У меня никого не было. Никогда, — призналась я тихо и поймала его напряжённый, чуть удивлённый взгляд, который менялся и становился глубоким, тёмным, как омут, что затягивал меня всё глубже и глубже.

— Моя, — неожиданно хрипло сказал Андрей и осторожно поцеловал. В губы, а потом покрывал едва весомыми поцелуями моё лицо, шею, ключицы.

Он никуда не спешил. Не срывал одежду. Ни с меня, ни с себя. Пальцы его гладили кожу, и это заводило меня до предела.

Я зарывалась пальцами в его волосы — мягкие пряди и чуть жёстче — на затылке. Я льнула к нему, желая перестать быть собой, а смешаться, слиться, стать чем-то другим, какой-то МашеАндреем, что ли…

— Тш-ш-ш… Тише, девочка моя, — шептал он мне в губы и завораживал, заставлял быть ещё податливее, ещё пластичнее — чем-то таким аморфным, текучим, из чего он мог лепить, что угодно.

А потом мы переместились на тахту — большую, как остров в океане. И я прикрыла глаза, ожидая, что будет дальше.

Я не боялась. Я желала этого всем телом и сердцем. Он должен стать моим, а я — его. Только так, никак иначе.

Я видела в этом знак Судьбы и своё предназначение.

Впервые в жизни у меня был человек, которому я не безразлична. Которому я нужна. И который нужен мне. В чьём тепле и любви я нуждалась очень и очень сильно.

Глава 18

Той ночью у нас ничего не случилось. Ну, как не случилось… До главного дело не дошло. Андрей довёл меня руками и губами до безумства, до пропасти, куда я благополучно провалилась и взмыла вверх, а пока приходила в себя, поняла вдруг, что он просто лежит и прижимает меня к себе.

— А ты? — вынырнула я из чувственного марева и погладила его по плечу, а потом нерешительно потянула руки вниз, к его брюкам.

Он поймал мою ладонь и поцеловал в самую сердцевину.

— Это не важно, — и глаза у него немного весёлые, хоть я и вижу, как ему нелегко. — Думай о себе.