Как же повезло мальчишкам из Йоркских казарм, у которых под боком столь заманчивое место для игры — старое здание тюрьмы с сырыми коридорами и темными заплесневелыми камерами. И как, должно быть, их матери благословляют незабвенного Дика Терпина в дни стирки, когда пользуются возможностью хоть на время выпроводить непоседливых отроков из дома.

Со своей стороны, я очень рад, что двое моих Терпинов из Йоркской тюрьмы, скорее всего, никогда не прочтут этой книги. Не слишком-то приятно разрушать мальчишеские иллюзии!

Если говорить о реальном Дике Терпине, то мне придется разочаровать читателей: он, конечно же, никогда не скакал, сломя голову, из Лондона в Йорк, да и лошади по кличке Черная Бесс у него не было. И, что еще важнее, не было за спиной всех тех героических деяний, которые приписывает ему народная молва. Просто ни единого проблеска героизма и романтики! Дик Терпин был обычным разбойником и конокрадом, который грабил своих же земляков и при этом не гнушался самых подлых приемов.

Я говорю так отнюдь не из моралистических соображений. Поверьте, моему сердцу тоже мил романтический образ благородного разбойника. Я восхищаюсь им не меньше какой-нибудь средневековой рыночной торговки. Взять хотя бы Клода Дюваля! Вот подлинная артистическая натура, не чуждая юмора и высоких порывов. Полагаю, многие его жертвы чувствовали себя польщенными, распростившись с собственным кошельком. Чего только стоит эпизод с ограблением на Хаунслоу-Хит! Просто картинка из приключенческого романа: полночь, безлюдная пустошь, тут же стоит разоренный экипаж, а Клод Дюваль предлагает даме — жене ограбленного путника — потанцевать с ним при свете луны. Я живо представляю себе, как все это происходило: галантный поклон, приглашение на танец, дама очарована, она не в силах отказать молодому привлекательному разбойнику. И вот они уже движутся — сближаются, расходятся, изящно приседают. Дюваль вполголоса мурлычет прелестную мелодию, написанную для спинета; в одной руке он сжимает заряженный пистолет; демонический взгляд устремлен на даму, а все же нет-нет, да и метнется на пустынную дорогу за ее спиной. Подобная идея никогда не могла бы прийти в голову недалекому Дику Терпину.

Своим бессмертием он обязан Гаррисону Эйнсворту. Если бы не литературное мастерство этого джентльмена, мир никогда бы не узнал о лошади по кличке Черная Бесс, а имя самого Терпина бесследно затерялось бы на страницах полицейских протоколов. Что касается безумной скачки в Йорк, то, как пишет мистер Чарльз Харпер в своей книге «Великая Северная дорога», она действительно случилась, но не имела никакого отношения к Дику Терпину. Подлинным героем этой истории являлся Джон Невинсон, и он — в полном соответствии с благородной традицией Робин Гуда — грабил богатых и помогал бедным. Мне рассказывали, что в йоркширских деревнях до сих пор с благодарностью вспоминают этого человека.

И путь, который тогда пришлось проделать Невинсону, был гораздо длиннее, чем переезд из Лондона в Йорк, приписываемый Дику Терпину. На самом деле он выехал из Чатэма, и покрыл расстояние в двести тридцать миль (а именно столько от Чатэма до Йорка) за пятнадцать часов. Таким образом получается, что в среднем он проделывал по пятнадцать миль в час, а для того времени это считалось фантастической скоростью. Но что же толкнуло Джона Невинсона на такую сумасшедшую скачку?

А дело было так. Ранним майским утром 1676 года — то есть более чем за пятьдесят лет до фиктивного рекорда Терпина — Невинсон ограбил некоего человека, ехавшего из Чатэма в Гэдсхилл. Наш разбойник нуждался в надежном алиби, и вот тогда-то в мозгу его зародилась безумная идея. Невинсон развернул коня и помчался в направлении Йорка!

Он пересек Темзу где-то возле Грейвсенда, миновал Тилбери и продолжал скакать до городка с названием Челмсфорд. Здесь Невинсон остановился на полчаса, чтобы дать немного отдохнуть взмыленному коню, и снова продолжил путь. Он проехал Кембридж и добрался до Хантингдона, где устроил себе еще одну получасовую передышку. После этого он безостановочно скакал до самого Йорка, куда добрался уже под вечер. Невинсон старался передвигаться по проселочным дорогам и, надо думать, по пути не раз заглядывал к знакомым фермерам, чтобы разжиться свежей лошадью.

Добравшись до Йорка, Невинсон сразу же отправился к себе домой, где переоделся в чистое платье и в таком виде неторопливо двинулся к ближайшему полю для игры в шары. Здесь как раз находился лорд-мэр Йорка, который отдыхал в обществе друзей. Невинсон как бы невзначай приблизился к играющим и поинтересовался, который час. Было без четверти восемь.

Позже, когда Невинсона арестовали по подозрению в ограблении, свидетели с готовностью подтвердили, что видели его в это время в Йорке. А поскольку никому и в голову не пришло, что человек может в один и тот же день находиться и в Чатэме, и в Йорке, то Невинсона оправдали.

Такова истинная история безумной скачки в Йорк, и несомненно, именно она вдохновила Эйнсворта на создание известного литературного эпизода.

Я разыскал-таки камеру Терпина, которая оказалась сырым полуподвальным помещением. Она производила отталкивающее впечатление. Думаю, любой здравомыслящий человек (если только он не агент по продаже и аренде недвижимости) охарактеризовал бы ее коротким и экспрессивным словечком: «Ужас!»

На обратном пути я повстречал своих давешних Диков Терпинов: неестественно чистые и присмиревшие, уже без пистолетов, они чинно вышагивали рядом с матерью.

5

Мой друг Билл, который постоянно пользуется поездами, согласованными с пароходным расписанием, однажды сказал: «Локомотивы — одушевленные существа. Они похожи на женщин: тоже хотят, чтобы их холили и лелеяли».

Если это правда, то за белыми стенами Йорка расположен самый настоящий железнодорожный рай. Здесь, в паровозных депо, поезда любят, холят и лелеют. Загляните в одно из этих заведений! Количество любви и заботы, которое ежедневно, год за годом, изливается здесь на поезда, таково, что ревнивые жены машинистов взвыли бы от зависти.

Железная дорога является главным работодателем для Йоркских мужчин, точно так же, как шоколадная фабрика выполняет ту же функцию для женщин. Йорк играет роль важнейшего транспортного центра английского Севера. Здесь, на огромном Йоркском вокзале, сходятся тысячи путей сообщения. Словно нити, пропущенные через кольцо, они собираются вместе, а затем разбегаются во всех направлениях, к самым отдаленным уголкам земли. Для многих тысяч людей Йорк (как и Карлайл) — не более чем грохот молочных бидонов, которые ранним утром сгружают на холодную платформу. В некотором смысле йоркский вокзал более знаменит, чем кафедральный собор Йоркминстер.

Изогнутые платформы Йорка представляют собой несомненный интерес для любого, кто интересуется железнодорожным транспортом. Они имеют свое неповторимое лицо. Если лондонские вокзалы встречают вас неизменно-жизнерадостным «Итак, мы прибываем!», то здесь вы, скорее, услышите бесконечно усталое «Привет, вот и Йорк!» и сразу же звук поспешно удаляющихся шагов — народ спешит в станционный буфет, который работает ночь напролет.

Для Йоркского вокзала характерны усталые, воспаленные глаза и удрученные разговоры. Даже болтливые оптимисты, которые в Питерборо сияют улыбками, к моменту прибытия в Йорк превращаются в угрюмых мизантропов и всерьез обдумывают, кого бы лучше убить. Все книги прочитаны, от просмотренных рекламных проспектов уже рябит в глазах. Йоркский вокзал — бесконечная череда лиц. Вот идет толпа пассажирок первого класса (вагон для некурящих) — несчастных измотанных старушек, закутанных в клетчатые шали. А рядом с ними колышется море рыжих абердинских голов. Ах, эти кроткие улыбки — так улыбаться умеют только шотландцы! Очень скоро эти неунывающие острословы двинутся на перекладных дальше — в свой любимый гранитный «до-ом».