— Он и использует ее, как арабку, — взвизгнула Эмилия, когда они уходили из-за стола.

Я понимаю, почему Федерико предпочитал Эмилии потаскух. Я понял бы его, даже если бы он предпочел овец, коз или кур. В этой женщине не было ни единой привлекательной черты — ни в фигуре, ни в лице, ни в голосе. Говорят, в молодости она была тоненькой, миловидной и заводной. Однако жизнь с Федерико ожесточила ее, и я не сомневался, что она пыталась отравить других его шлюх и попробует отравить Бьянку, а если сможет, то и самого герцога.

Мысли о яде преследовали меня. Я лежал на просеке вместе с Агнес, и мне приснилось, что я ем какую-то гниль, в которой копошатся личинки, а потом у меня лопнул живот и оттуда выползли змеи и драконы. Когда я проснулся, Агнес сидела на своем любимом дереве.

— Я вижу Боснию, — сказала она и принялась фантазировать, что делал бы ее сын, будь он жив.

Обычно эти разговоры меня не раздражали, но сейчас у меня в мозгу теснились мысли о недовольстве Федерико, воплях Эмилии и приезде из Венеции ее матери Пии, и я отвернулся от Агнес.

Я днями ломал голову, маясь от мигреней, как вдруг меня осенило. Я же могу испытать свои амулеты! Почему я раньше до этого не додумался, не знаю, но Господь в мудрости своей дал мне ответ именно тогда, когда я в нем нуждался. Однако чтобы испытать их, мне нужны были яды.

При первой же возможности я спустился по Лестнице Плача в Корсоли. Лестницу построил брат герцога, Паоло, и, говорят, после того как Федерико отравил его, по ступенькам, несмотря на летнюю жару, начала стекать вода — в точности как слезы.

Вечер был теплый, последние лучи осеннего солнца окутали город оранжевым сиянием. Эхо лениво разносило по улицам ребячьи крики, из окна доносилась колыбельная. Свернув за угол, я увидел Пьеро, задремавшего на стуле. Я стоял и думал, будить ли его, — и тут он внезапно открыл глаза, как будто я вошел в его сновидение.

— Уго! — хрипло сказал он. — Что ты тут делаешь? Отбросив колебания, я попросил его рассказать мне о действии ядов и противоядий.

— Ядов? Я ничего не знаю про яды.

Потирая голову, словно в надежде нащупать там еще прядь волос, он поднял стул и вошел в свой магазин. Я последовал за ним. Все полки были забиты банками и чашками с травами и пряностями, костями, высушенными растениями, органами животных и прочими непонятными штуковинами.

Пьеро нервно передвинул стоящие на прилавке весы.

— Если бы герцог узнал, о чем ты спрашиваешь, через час у него был бы новый дегустатор.

— Послушай, ну кому повредит, если ты научишь меня паре вещей, которые спасут жизнь мне и моей дочери? А может, и тебе. Или ты не скажешь мне, потому что ничего не знаешь?

Прежде чем он успел ответить, я добавил:

— Ты каждую неделю приносишь герцогу новое снадобье, а он все жалуется, что не может просраться. Но ведь трахаться он тоже не может!

Последнее было неправдой:

— Это тебе герцог сказал?

— Нет, Бьянка.

На улице стемнело. Зазвонил колокол, предупреждая всех, что сейчас закроют ворота. До нас донеслись голоса стражи.

— Ты врешь! — нервно засмеялся Пьеро.

Стража прошла мимо дверей.

— Нет, не вру! — громко ответил я.

В дверь постучали.

— Пьеро! Все нормально?

Пьеро уставился на меня. Если бы меня застукали в магазине, нам обоим не поздоровилось бы. Я открыл рот, словно намереваясь сказать что-то еще, и тут Пьеро крикнул:

— Все в порядке!

— Buona notte.

Мы стояли во тьме, пока голоса не смолкли.

— Меня могут убить за такие штучки, — сказал Пьеро. — Если люди увидят нас вместе, они решат, что мы замышляем заговор против Федерико.

На это я ответил, что я соглядатай герцога. Иначе разве я осмелился бы так разговаривать с ним? А потом поклялся, что сохраню свой визит к Пьеро в тайне, о которой не проболтаюсь даже самому себе.

Но он все мялся и жался.

— Если ты хочешь узнать о болиголове, почитай про смерть Сократа. Это все, что я могу тебе сказать.

— А кто такой Сократ?

— Грек, которому приказали выпить яд в наказание за преступления против государства. Прежде чем выпить яд, Сократ произнес тост. Да, он был настоящий храбрец! — Я кивнул, хотя мне это казалось глупым. — Умирая, он велел своим друзьям отдать один из его долгов.

Это звучало еще глупее, но я придержал язык.

— Что это? — Я взял с полки сосуд с розовыми лепестками. — Я видел его раньше.

— Поставь на место! — Пьеро протянул ко мне толстенькие ручки и выхватил склянку. — Это шафран луговой. Смертельно опасен. Смертельно. Одна капля — и во рту у тебя горит, как в аду. Три дня ты мучаешься жуткими болями в желудке. А потом умираешь.

Стало быть, ему известно кое-что о ядах! Надо слегка польстить ему и сказать, что я буду счастлив, если он научит меня всему, что знает сам.

— Ты, должно быть, очень смелый, если живешь в окружении таких смертельно опасных веществ. Я бы побоялся.

— Уго! — сказал он с улыбкой. — Мы же не дураки, верно? Пока человек знает, что делает, ему ничего не грозит.

— Но разве всегда должно пройти несколько дней, прежде чем яд…

— …убьет кого-нибудь? Нет. — Пьеро осторожно поставил сосуд на место. — Горький миндаль убивает за несколько часов, и мучения при этом еще сильнее. Я никогда не использовал их, — торопливо добавил он, — но мне говорили, что одна женщина в Губбио так отравила своего мужа.

— Федерико тоже отравил брата этим ядом?

— Нет, это был аконит. Но я не…

— А Лукка? — перебил я его.

— Лукка? Он был неряхой. Редко мылся, и под ногтями у него была грязь. Федерико просто сказал всем, что Лукка пытался его отравить, чтобы запугать… — Он снова осекся. У него задергалась щека. — Я слишком много болтаю.

— Это я тоже видел, — сказал я и быстро взял другую склянку.

— Обычный одуванчик, ничего особенного. А вот это… — Пьеро взял другую банку, — волчья ягода. Ты наверняка их видел, они растут повсюду. От них все тело начинает зудеть, а руки словно покрываются волчьей шерстью. Потом ты умираешь. В принципе от ядов всегда умираешь. Порой истекая кровью, порой мучаясь от поноса, порой изнемогая от того и другого одновременно. Но умираешь всегда, причем с ужасной болью. Вот это белена. — Он показал на пахучее зеленое растение. — Лучше всего она растет на человеческом дерьме. — Пьеро так разошелся, что жаждал поделиться со мной всеми своими познаниями. — Ты слыхал о Цезаре Борджиа? Он придумал отраву, названную тарантеллой. — Пьеро закрыл глаза, словно стряпал зелье. — Это слюна свиньи, подвешенной вниз головой, которую бьют до тех пор, пока она не взбесится.