class="p1">— Я не имею статуса гражданина, офицер. И не моё собачье дело указывать вам — государственному служащему и полноправному обладателю гражданства. Но от лица департамента полиции, насколько я знаю, вы тоже не имеете права говорить, особенно в таком случае. Более того: суд первой инстанции вашего города обычно трактует подобную позицию как превышение служебных полномочий. Хотите, перечислю прецеденты? Жетон у вас работает, насколько я вижу по голограмме над карманом; с базой сверитесь быстро.

Пару секунд меряемся взглядами.

— Ты без импланта держишь в памяти такие большие массивы информации? — задумчиво уточняет он, лихорадочно прокручивая что-то в голове. — Дай руку ещё раз.

— Нет, массивы информации небольшие. Абсолютно случайно знаю три эпизода за тот год, — отвечаю, не отводя глаз. — Поскольку в Федерации сплошь и рядом царит прецедентное право, этого хватает для быстрой оценки. Если вы не согласны, можем перенести дискуссию в иное место. Я честный человек и мне нечего бояться — суд так суд.

Кажется, я понял. Седьковы, отец и сын, просто являлись людьми другого плана.

Сам Виктор, увы, не знал, что противопоставить грубой физической силе в этой школе — на том и погорел.

Ну не его это всё было, кулаками стучать. Не его.

Отец, кстати, тоже был излишне интеллигентен, где не надо. Но зато Седьков-старший отлично научил пацана, где проходят границы прав личности именно в данном правовом поле, такая вот тавтология.

К сожалению, ссылки на законы мало помогают против кулаков таких, как Рашид. Особенно когда завуч, как тот футбольный судья, откровенно подсуживает конкретной команде.

Не знаю, чего добивался почивший родитель моего предшественника, но вместо того, чтоб отвести сына в любую спортивную секцию (по мне, толку было бы больше), он лично заколачивал в отпрыска параграфы, объясняя детали, нюансы и методические связи в юриспруденции.

Видимо, так он наивно пытался защитить ребёнка от то ли буллинга, то ли… не могу подобрать нужного слова.

Защитная реакция психики?

— Я вижу, мне даже спрашивать тебя ни о чём не нужно. Ты и сам горазд поговорить и очень хорошо ориентируешься, — отстранённо роняет негр.

— Отец после переезда к вам заставил выучить азы. Он был юристом, потому я кое в чём тоже понимаю по наследству.

— Какой у тебя интересный отец был, — его гримасы снова пролетают мимо, потому что выражение лица в деталях мне недоступно.

— Почему вы так хотите заиметь в школе негласный аппарат вместо подключения к здешнему искину? Это ваша сознательная позиция или случайность и оговорка? Я, если вы в курсе, некоторым образом изгой. От школьного искина информации будет больше, честно — со мной никто не общается. А если я начну проявлять инициативу сам…

У меня есть версия, что сейчас происходит, но лучше перестраховаться.

Не быковать, не гнуть пальцы — только подчёркнутая вежливость и корректность в рамках закона.

— Ты не слишком ли любопытен не по чину?

— Не я первым начал этот разговор. Офицер, я не знаю, как принято у вас, но там, откуда я родом, вы не имеете права меня опрашивать и даже просто беседовать без моей матери. Она болеет — ваши проблемы, если только это не опрос в рамках уголовного производства. Я не конфликтую, просто излагаю свою позицию.

— Ещё неясно, чем всё закончится. — Кажется, он пытается сохранить многозначительность и поскорее выйти из беседы. — Уголовное производство — штука несложная в запуске.

— Вы же понимаете, что я тогда попрошу вас под видеофиксатор сообщить мне номер этого производства в едином реестре. С упоминанием в нём моей процессуальной роли.

— Хренасе, ты грамотный. Не страшно жить?

— Страшно, но что поделать.

Следующую минуту он, отвернувшись и не обращая на меня внимания, общается с кем-то беззвучно, как недавно завуч.

Сам Трофимов вскоре входит к нам без стука:

— Ну что? — он только что не наклоняется над полицейским.

— Не этот, — темнокожий качает головой, кивая на меня. — Он что угодно, только не донор. Слепые банкноты вручную не подделывают, я вам с самого начала пояснял. Сразу.

Интересно, почему они это говорят вслух? Есть же эти бесшумные переговоры. Ещё интереснее контекст, которого я пока не понимаю.

Будь в очках стекла, можно было б отследить реакцию завуча на слова мента. Очень может статься, что Коди специально не хочет в моём лице оставлять недоброжелателя за спиной — в этом случае по Трофимову негатив проявился бы.

Жаль, что в очках нет стёкол, а в глазах — приемлемого зрения.

* * *

— … за что? — Седьков на удивление флегматично воспринял новость о возможном снижении личного рейтинга сразу на десять пунктов решением Совета Школы.

Процедура Уставом предусматривалась, хотя и почти не использовалась: ученическое самоуправление обычно работает на поощрение, не на взыскание.

С другой стороны, инициатором заседания был завуч, а его резоны понятны. Целью Трофимова было показать потенциально разгневанным родителям Рашида: уродец уже страдает.

Хотя ни для кого не секрет, что и доктор, и полиция, и завуч на повышенных тонах вот только что обсуждали явно своё, с Рыжим никак не связанное. Да и расширения Рашида для многих соучеников секретом не были, неважно из каких источников.

— Ты ударил первым? — чтобы не тратить времени, Макс сразу назвал формальный повод.

— Да. Но есть определённый контекст наших отношений. Почему ты игнорируешь его?

— Контекст — штука эфемерная. Смягчающим обстоятельством не является. Всё, лавочка закрыта, — Макс хлопнул ладонью по столу.

Теоретически, Седькова сейчас могла б защитить его мать — обратись она уже в Родительский совет (тот может отменить решение Школьного).

Но её не было (то ли по-прежнему без сознания, то ли чего похуже).

Ходили слухи, что медицинского приговора о признании её недееспособной на постоянной основе ещё не было, соответственно, и поднять вопрос некому: пока Седькова-старшая формально в наличии, для иммигранта другого представителя назначить не могут. Если нет гражданства, есть свои процедурные тонкости.

— Решение вынесено с испытательным сроком две недели, — подвела итоги Юлия. — Возможна реабилитация по итогам личных достижений в мероприятиях из рейтингового списка. На этом точка.

Рыжий, не говоря ни слова, вслед за всеми отправился в столовую: ещё один урок был позади, а перемена большая.

Повертев головой по сторонам, там он направился в сторону раздачи. Прихватил большую пустую тарелку, нож, вилку.

Сэндвич убогого (или что там ещё), захваченный как обычно из дома, висел у него в пакете на руке.

От сидевших за одним из столов девчонок-латиносок отделилась Ана Эрнандес. Пройдя к стойке с посудой, она взяла блюдце и вилку для чизкейка, который они с Андреа взяли на