готов, и был дважды сожжен ими, после чего запустел окончательно. Бывшие рабы прибились к мелкому словенскому роду, который сидел в низовьях реки, а воины Тайного Приказа, ведомые Мстивоем, ушли по льду на север, туда, где обосновался владыка Всеволод. Коста остался в Константинополе. У него были свои задачи — он будет подслушивать, подглядывать и вынюхивать, дожидаясь их возвращения. Мальчишка — горожанин не горел желанием идти в глухие леса, он их попросту боялся.

К удивлению Вацлава, эти места были не настолько уж и дикие. Ромейские купцы здесь бывали регулярно, меняя свои товары на зерно. Заходили в эти воды и рыбацкие суда из самого Херсонеса, попутно торгуя по мелочи с местными словенами. Междуречье Гипаниса и Борисфена[10] издревле славилось великолепной травой, а потому тут, в низовьях рек кочевали роды болгар — кутургуров, которых подмял под себя хан Кубрат, железной рукой смирив все междоусобицы. В этих местах платили дань новому повелителю степи, а потому Вацлав через словенских старейшин без особых проблем купил коней, волов и корову, которых обещал в счет оплаты своему проводнику.

Четыре человека и десять низкорослых мохнатых лошадок шли по льду реки на север, туда, где не было власти болгарского хана. Кубрат не лез в леса, они были не нужны ему. Кочевнику нужен простор. Темные чащи пугали людей степи, а потому словене жили там, спасаясь от набегов, и выходили на опушку леса лишь для торговли.

— Уличи, что за племя? — спросил Вацлав у Мстивоя.

— Злые до драки, — пояснил тот. — Бойцы они отважные, чтут волка. Себя часто тоже вильцами, волками называют[11]. Они между рек Днепр и Бох сидят. На севере от них — поляне и мы, бужане, на восход и юг — степь.

— Вильцы? Вот как? — задумался Вацлав. — Знаем таких. И впрямь, добрые воины.

— Мы раньше им кое-как давали отпор, — сплюнул Мстивой, — а как новый владыка свою дружину привел, совсем невмочь стало. Он дани от нас потребовал, по черной кунице с дыма, а когда наши старцы отказали ему, то войной пошел. Разорил весей без числа, мальчишек искалечил, а родовичей на продажу к ромеям погнал. Теперь-то, наверное, платят те, кто в живых остался эту куницу проклятую.

— А к вам ромейские купцы захаживали? — заинтересовался Вацлав.

— Бывало, — равнодушно пожал плечами Мстивой. — Из Херсонеса купцы приходили. На веслах в наши земли недолго подняться, они сразу за землями уличей будут. Ромеи мех у нас брали, мед, зерно.

— Где Всеволод встречался с ними? — спросил Вацлав. — На острове святого Евферия[12]?

— Да, на острове каком-то, — кивнул Мстивой. — Не знаю, как он называется. Там нас и продали, кого куда. Тут ведь до земель уличей рукой подать. Неделя пути. Как степь закончится, так мы и на месте.

Законы гостеприимства были священны в этих землях, и путники ночевали в словенских весях, которые редкой цепью рассыпались по берегу реки, прижимаясь к языкам леса, что вторгался сюда с севера. Чем дальше шли путники, тем чаще встречались урочища, и тем больше словенских деревушек попадалось им на пути. А уж когда степь, словно ножом, отрезало лесной опушкой, словенских селений и вовсе стало великое множество, почти как на западе. Каждые восемь-десять миль стояли укрепленные городища, окруженные частоколом. Не бог весть, какая твердыня, но от набега соседнего племени или шайки степняков защиту давала. Это и была земля уличей, племени многочисленного и отважного. Самого южного из тех, кто ушел когда-то на восток.

На первый взгляд все было так, как везде. Словенские веси от Альп до Великой Степи были одинаковы, как одинаков был язык, который отличался настолько незначительно, что хорутане, коими были воины Тайного Приказа, понимали его без каких-либо проблем. Переметные сумы трех лошадей были забиты товаром, купленным в имперском городке, стоявшем на берегу Черного моря. В основном путники везли железо — наконечники копий, ножи и топоры. Кое-где они меняли товар на соболя, не размениваясь на белку и лису, но путь держали на городище Всеволода, дорогу к которому ему указывали уличи. Раз новый владыка собирает дань мехом, то и торговцу следовало идти именно туда, а не выменивать его по шкурке в деревушках, что встречались по пути.

И вроде бы все было знакомо, но вот, присмотревшись, Вацлав начинал видеть отличия. Не такие стояли капища богов, где привычные истуканы были измазаны свежей кровью. Не такие были бабы, многие из которых пришли сюда не по своей воле, став вторыми и третьими женами. В их глазах застыл покорный страх, не встречавшийся у свободных словенских женщин. А еще тут старейшины держали холопов, рабство которых было куда жестче, чем в западных землях. Там пленник был, скорее, младшим членом семьи, а не вещью или товаром. Волки, они везде волки, даже если и чтут священный для всех словен обычай гостеприимства.

— Вот он, град Всеволода, — ткнул рукой проводник из местных уличей, нанятый за соболиную шкурку. — Тут раньше владыка Ходята сидел, да Всеволод его в том году зарезал, а земли под себя взял.

Небольшой острог с башенкой у входа не шел ни в какое сравнение с крепостями Словении, но из тех, что попадались по дороге, это был единственный, где несли службу. На башне стоял караульный, а валы были политы водой и блестели льдом, словно зеркало. Не подняться по такому валу, слишком уж скользким он был. Если в таком граде крепкая дружина сидит, то отобьется она и от болгарского набега, и от соседнего племени.

— Что ж, Мстивой, — повернулся Вацлав к попутчику, толку от которого уже пару дней, как не было. Он здешних мест все равно не знал. — Ты свой уговор выполнил. Корова и волы тебя дома ждут. А топор и соху купи сам. Вот тебе три солида ромейских.

— Не пойду, — помотал головой мужик. — Я же не дурень. Вы такие же купцы, как я ромейский император. С вами пойду.

— Почему не купцы? — сощурился Вацлав. — Что не так?

— Да все не так, — пожал плечами Мстивой. — Ты шкурки брал те, что тебе давали, и платил не торгуясь. Не купец ты, паря, а воин. Ты того Всеволода убивать идешь, а значит, мне с тобой по пути будет. Может, он кровник твой, а может, заплатили тебе. Мне все едино. У меня два сына в том набеге сгинуло. Я своими ушами крики слышал, когда их живьем резали. Не вынесли они той муки, умерли. Один сын у меня остался, и тот калека. Мне с того Всеволода