– Да. Но, к сожалению, они далеки от завершения. Архивы наши скудны. А взять иные свидетельства неоткуда. Те же слова, что в Ксантенских анналах записаны, я просто помню, ибо читал список как-то. Нужно по городам да монастырям собрать пергаменты древние. От латинян попробовать чего-нибудь добиться. Записи попросить старых данов, повествующих о доме Скьёльдунгов. Греков потревожить, дабы списки трудов древних сделали. Тогда, может, все и прояснится в цвете и деталях. Сейчас же только тусклые наброски. Нужны годы серьезного труда. Полагаю, что надобно начинать с того, что по монастырям древним ехать да выколачивать с них старые пергаменты для списков.

– Хм… – немного нахмурился царь. – Это обождет.

– Что-то случилось?

– Я решил удовлетворить твою просьбу о создании терции.

– О! – оживился Дмитрий.

– Но с одним условием. Рядом с тобой будет Федор[38], которого ты станешь учить, разъясняя все.

– Насколько свободно я смогу действовать? Мне нужно будет заказывать вооружение, доспехи, платье, обувь и прочее имущество. Там много сложностей, и решать их нужно будет быстро.

– Я приставлю к тебе дьяка.

– Бить его можно?

– Как сочтешь нужным.

Трапеза завершилась довольно быстро. Дмитрий откланялся и отправился в свои покои. Пока один. Но уже с будущего дня Федор должен был стать чуть ли не тенью царевича.

1 мая 1604 года, Москва

Дмитрий тихо паниковал и ужаленным кабанчиком носился по всему городу. Ему казалось, что затягивает порученное дело и ничего ровным счетом не успевает. Хотя аборигенам, привыкшим жить в этой эпохе, думалось совсем иное. Иной раз даже поговаривали, будто сын Ивана Васильевича какое-то слово тайное знает, чтобы быть одновременно в разных местах.

Вот рыбак идет на лодке, спускаясь по Яузе к Москве-реке. Смотрит – чуть севернее немецкой слободы[39] царевич со свитой мелькает. Осматривает то, как идут работы по возведению казарм и хозяйственных построек для размещения нового полка. Чуть отвлекся. Задумался. Смотрит – тот же самый царевич уже в мастеровых рядах мелькает сильно южнее. Ругается вновь и вновь с недостаточно расторопными кузнецами да прочими ремесленниками. Чуть позже на торговом ряду слышит, что царевича видели в поле, что к западу от города. Там, где идут ежедневные упражнения с новобранцами. Строевые занятия и диковина – физическая подготовка с полосой препятствий, полевым стадионом и прочими ухищрениями. Споры о том, где сейчас находится Дмитрий, стали для москвичей обычным делом. Казалось, что был он везде. Им казалось. Ибо привыкший к темпу XXI века царевич даже ленился настолько интенсивно, что мог вспотеть от безделья, ощущая, что не успевает толком отдохнуть.

Окружавшие Дмитрия люди выли. Натурально. В голос.

Нужна раскачка? На! Прямо под жопу!

И при всем при этом, несмотря на бешеную по местным меркам активность, он находил время для визитов вежливости, посиделок с царем и бумажной работы…

Борис Федорович стоял на крыльце и созерцал занятия по фехтованию, к которым подключился не только его сын Федор, но и с десятка два охочих из числа стрелецких начальных людей да поместных дворян.

– Ты прочел его работу? – спросил царь стоявшего рядом патриарха.

– «Русь изначальная»… – медленно произнес тот. – Прочел. И перечел. И еще раз. Уже пятый раз читаю и думаю. Он так писал дивно. Его слог прост, быстр, точен и язвителен. Столько острот и шуток. А ведь пишет о государях! Не понимаю…

– А что, он другой? Иной раз такое скажет, что хоть стой, хоть падай. И ведь всегда в точку.

– Да, – кивнул патриарх. – Отец его Иван Васильевич тем же отличался. Только к его чести был набожен весьма и человеколюбив. Зря никого не обижал.

– Так этот тоже…

– То руками. А словами? Иной раз и обидеться хочется, а понимаешь – не за что. Ведь прав собака рыжая, прав. Но все равно – больно от тех слов. Мнится, он за грехи тяжкие нам даден, дабы осознать их и раскаяться смогли при жизни.

– Куда уж больше? – раздраженно фыркнул Борис.

– И да, в книге той, что он написал, смысла намного больше, чем лежит на поверхности…

– О себе писал?

– Того не ведаю. Но намеков достаточно. Он явно связывает себя духовно с Рюриком. Мне кажется, что ему хочется повторить путь далекого предка. Сколотить дружину. Побороться за престол. И отбыть за море – новую корону создавать. Мы уже даже знаем – куда. Оттого и Шуйских за Рюриковичей не держит. Ему приятно считать себя последним в роду.

– Бунт поднимет?

– Не думаю, – покачал головой патриарх. – Он убежден в том, что если даже захватит власть, то потеряет ее. Я говорил с ним об этом несколько раз. Причем каждый раз он рисует ужасы одни страшнее других. Его неверие в людей поражает.

– Поэтому и Ксению в жены брать не хочет?

– Да. Он себя ничем связывать не хочет. Вон – чуть ли не силком признался в том, что сын Ивана Васильевича. Дмитрий чувствует себя у нас чужим. Это хорошо видно.

– Так он вырос на чужбине! – возразил царь. – Да притом без детства и семейного тепла. Как еще он себя должен чувствовать?

– Я не знаю… – покачал головой патриарх.

– По городу вновь поползли слухи, – хмуро бросил Борис.

– Слышал.

– Очень опасные слухи! Они подталкивают меня на убийство Дмитрия. Но это конец! Кто бы его сейчас ни убил – подумают на меня. И люд восстанет. Судя по всему, к этому и ведут.

– Я же говорю – слышал!

– Вот и поговори с ним! Это кровь и смута. Кто-то готовит страшные дела. Я… – начал говорить Борис и замялся. – Я готов назначить его моим наследником, если он возьмет в жены дочь. Напомни ему истории с дочерями Олега и Мала. Не все так плохо.

– А твой сын?

– Если ветка Дмитрия прервется, то сын или его потомки станут следующими в наследовании. Отодвинем Шуйских в сторону. Он же их ненавидит. Разве не обрадуется? А Федя… он поймет и простит. Ведь враги хотят убить нас всех. И его, и сестру, и мать. Я объясню ему. Ты же Дмитрия постарайся уломать.