Девушка жалобно посмотрела на воина. Тот пожал плечами и указал рукой вниз, на площадку с котлами. Митаюки облизнулась, сняла с плеч накидку, сложила, опустила к ногам бородача, поклонилась – и стала спускаться вниз.

Внутри огромнейшего дикарского строения все были заняты делом. Кто-то колол дрова, кто-то таскал воду, кто-то обтесывал стволы, кто-то кроил кожу. Со всех сторон доносились стуки, шорохи, бодрая веселая перекличка. Все это ничуть не напоминало жизнь окраинных людоедов, какой она представлялась из рассказов воспитательниц. Дикари не сидели угрюмыми возле костров, кутаясь в обрывки шкур и жаря на палках мясо над огнем, не спали в гнездах из сваленных камней, не дрались между собой из-за костей или украденных одежд. Скорее наоборот. Они строили себе такие чумы, о каковых сир-тя не могли даже помыслить, были веселы и безмятежны, а их воины, наоборот, внимательны и умелы.

– Горе тем, кто не ищет битвы, ибо битва сама придет к ним… – девушка пробормотала себе под нос еще одно предсказание злой ведьмы.

На бродящую без присмотра пленницу внимания никто не обратил. Не хватали, не вязали, не пытались остановить. Хотя Митаюки и видела в углу строения открытый наружу проход. Всего несколько шагов – и она на свободе!

Вот только куда бежать, не зная дороги? Как пробраться через непролазные дебри, как выжить, не умереть с голоду, не попасть в лапы менквов, просто не сломать ноги в нехоженых буреломах?

– Эй! Эй, ты! – Юная шаманка почувствовала, что обращаются к ней, повернула голову и увидела невысокую чернобровую бледную дикарку с непривычно вытянутым лицом, с повязанной тончайшей материей головой и в так же тонко плетенной малице с красными рисунками, поверх которой была накинута другая, обычная, из оленьей кожи. Дикарка указывала Митаюки на полную рыбы корзину с двумя ручками, явно прося помощи.

Девушка колебалась всего пару мгновений – потом махнула рукой на родовитость, на достоинство сир-тя, взялась за вторую ручку и вместе с дикаркой понесла тяжелую корзину к морю. Ведь Митаюки-нэ, считай, была уже мертва. Теперь поздно беспокоиться о чести и утверждать свое достоинство. Теперь ей оставалось лишь умереть до конца – либо проявить полное смирение судьбе, остановившись на самой границе Нижнего мира…

На берегу женщины надежно пристроили корзину между крупными валунами, после чего дикарка взяла одну из рыбин, вытянула из ножен тонкий сверкающий клинок, присела возле воды и принялась потрошить добычу, потом чистить, споласкивая морской водой. Митаюки огляделась, подобрала удобный окатыш, другим в несколько ударов сбила его край на скос и пристроилась рядом, тоже рассекая брюшину рыбешек острым сколом камня, ополаскивая, сдирая чешую.

– Как ты это сделала?!

Митаюки-нэ ничего не поняла из бормотания дикарки, однако же волну изумления и восхищения ощутила отлично. Она не удержалась от довольной усмешки, подняла голову указала на себя большим пальцем и назвалась:

– Митаюки!

– Устинья, – ответила дикарка.

– Ус-ти-нья… – громко и отчетливо повторила Митаюки. – Устинья!

Дикарка кивнула, и юная шаманка указала рукой на стоящее на взгорке сооружение, сопроводив жест вопросительной эмоцией.

– Острог, – ответила Устинья.

– Осток…

– Острог, – поправила дикарка, повела рукой, указывая: – Башня, стена, башня. Острог.

– Башня. Стена. Острог, – послушно повторила девушка, возвращаясь к работе. – Башня, острог, стена.

– Рыба, – показала Устинья, вынимая из корзины очередную тушку.

– Юба.

– Р-рыба! – повторила дикарка, и Митаюки, вспарывая очередную брюшину, послушно поправилась:

– Рыба. Башня. Стена, острог.

– А это нож.

– Аэтонош.

– Нет-нет, – рассмеялась дикарка и, снова показав свой клинок, отчетливо произнесла: – Нож! – Положила руку на валун: – Камень. – Зачерпнула горсть моря: – Вода. – Потом быстро ткнула пальцем: – Это камень, это вода, это нож.

Миатюки понимающе кивнула и ткнула в нее пальцем:

– Это Устинья!

– Соображаешь… – рассмеялась та, и душу Митаюки кольнула гордость из-за исходящей от девушки эмоции одобрения и легкого восхищения. Дикарка понимала, что девушка рода сир-тя умнее ее!

Покончив с чисткой, девушки отнесли корзину обратно в острог, вывалили в большущую емкость с очень тонкими стенками из твердого желтоватого металла.

– А это? – указала на него Митаюки.

– Котел! Вон еще котлы, – указала на два соседних очага Устинья, потом развела руки, указывая на пространство вокруг: – А это двор. Двор внутри острога. Поняла? Вот, смотри… Это камень. Это камень внутри кулака. А это – дикий лук. Лук внутри Устиньи. – Девушка сунула луковичку в рот, прожевала. – Поняла?

– Поняла, – кивнула Митаюки. – Это все двор. Двор внутри острога. А это… – Она подумала и сжала правой рукой указательный палец левой. – Палец внутри.

– Правильно… Давай-ка лука начистим и в котел покидаем. Обед скоро.

Дикарка была словоохотлива, доброжелательна и отзывчива. Главным было запомнить все то, что она успела наболтать.

От ворот самой большой башни к ним подошла девушка в оленьей кухлянке – круглолицая, с нормальной кожей. Деловито вылила в котел, в чищеную рыбу, два ведра воды.

– Сир-тя? – Сердце Митаюки сжалось от надежды.

– Сама ты сир-тя… – с презрением огрызнулась та и отправилась обратно.

Затем две бледнокожие дикарки принесли еще одну большую корзину подготовленной рыбы, вывалили ко всей прочей в котел и встали рядом, помогая чистить дикий лук и еще какие-то ароматные травки, стали переговариваться между собой, и обучение юной шаманки прервалось.

Наконец двое крепких дикарей на толстой жердине перенесли котел, полный рыбы, к ближайшему костру, повесили над огнем. Девушки, покончив с работой, весело защебетали между собой, пошли к главной башне. Митаюки увязалась следом, беспрепятственно прошла через ворота – хотя по спине и пробежали мурашки страха. Глазами, душой девушка невольно устремилась к лесу – туда, где остался родной дом. Но ум подсказывал, что добраться к нему через полные хищников и менквов земли ей не по силам – и юная шаманка, сглотнув, побежала за дикарками.

Оказалось, что они просто хотели умыться после грязной работы и морской воды. Девушки сполоснули руки до плеч, омыли лица, попили из ладоней. Пленница поступила точно так же – тем более что от жажды страдала даже сильнее, нежели от голода. Дикарки развеселились, стали брызгаться. Митаюки же, напившись от души, вспомнила про своих подруг, томящихся в башне. Улыбнувшись дикаркам, дабы не подумали плохого, она побежала обратно в острог, пересекла двор, вошла в башню, громко крикнула:

– Тертятко-нэ! Ты все еще здесь?

– Ми, ты жива?! – радостно отозвалась подруга. – Мы думали, тебя съели!