Так было подготовлено новое и еще более знаменитое завоевание. Но, предоставляя пока идти своим чередом жизни и самовольным предприятиям казаков, Москва должна была начать борьбу с последним остатком татарского величия. Не имея возможности подчинить своей власти тысячи вооруженных «ермаков», обитавших в области, сопредельной с Крымом, Иван должен был начать борьбу, которая закончилась только при Екатерине Второй.

Икона Покрова Пресвятой Богородицы начала XVII века с изображением казаков

В 1555 году было отправлено туда в поход 13 000 человек под начальством Шереметева. Это была прелюдия экспедиций Голицына и Миниха. Как и всегда в подобных случаях, более подвижный и отважный – хан. Он отступил перед силой царя, но все-таки нанес серьезный ущерб его полководцу. В следующем году отряд казаков под предводительством дьяка Ржевского произвел рекогносцировку до самого Очакова, вызвав большое возбуждение и подъем воинственного духа в приднепровской Малороссии. После этого один из подданных польского короля, князь Дмитрий Вишневецкий, занял и укрепил один из островов на Днепре – Хортицу и бросил вызов соседнему ханству, заключив союз с царем. В 1557 году он был прогнан с Хортицы, но в следующем году отплатил за это под стенами Азова, когда начальник московского войска Дашил Адашев достиг устья Днепра, захватил два турецких корабля и, высадившись в Крыму, навел ужас на его обитателей.

Казалось, наступил момент покончить борьбу с Крымом, и окружавшие Ивана склоняли его решиться на это. Но молодой государь изменил свои стремления. Его предприимчивый дух переносился с Востока на Запад, куда его манили более соблазнительные перспективы. Его занимали дела Ливонии. Они долгие годы определялиего деятельность. Это было уже начало истории Петра Великого.

Вести два предприятия одновременно было невозможно. Как бы ни была справедлива та критика, которой Грозный подвергался тогда и впоследствии, он остановился на правильном решении. Идти на Крым было не то, что идти на Казань или Астрахань. С берегов Москвы до берегов Волги переправа войска и провианта совершалась по сети речных путей, пересекавших относительно заселенные места. Дорога в Крым уже от Тулы и Пронска шла через пустынные места, где нельзя было ни встретить пристанища, ни найти средств пропитания. Здесь до восемнадцатого столетия разбивались усилия лучших русских полководцев. Кроме того, нужно было считаться еще с тем, что из-за Крыма пришлось бы столкнуться с Турцией XVI века, с Турцией Солимана Великого!

С другой стороны, выбор Ивана не был вполне свободным. С 1554 года он вел войну со шведами из-за этой самой Ливонии. Из-за нее же шли постоянные войны с Польшей. Прерывались они только непрочными перемириями. Разрешение этих двух проблем подсказывалось необходимостью. Как ни был беспокоен Крым, но с ним можно было еще обождать. В Ливонии же ни поляки, ни шведы не ждали. Они не могли отложить до другого момента вмешательство в дела Ливонии, чтобы не дать Москве утвердиться на берегах Балтийского моря. Старая колония тевтонских рыцарей приходила в то состояние, какое пережила впоследствии Польша, она возбуждала алчность соседей: дом горел, он должен был достаться тому, кто первый придет тушить его. Отказаться от участия в этом Иван и не думал. Даже Казань была покорена им при содействии Запада, при помощи инженеров и мастеров, которые набирались в Германии, Венгрии и Италии. Но если Италия, а отчасти и Германия склонны были помочь, другие европейские государства, и особенно ближайшие, относились недоверчиво и враждебно: задерживали, препятствовали покупке более совершенных военных материалов и старались сохранить между собой и весьма предприимчивым соседом вековую стену обособленности. Ливония была тем окном, которое впоследствии прорубил сильными ударами своего топора Петр Великий. Случай представлялся сделать это теперь и без больших усилий. Отказываться было бы безумием.

Но разве Иван не мог воспользоваться для той же цели принадлежавшей уже ему частью Финского залива от устья Сестры до впадения в него Наровы? Возражение это делалось, но оно не убедительно. Иван не имел намерения основывать Петербург. Даже если бы он обладал гением Петра Великого, он, вероятно, не нашел бы возможным возложить на своих подданных гигантское и парадоксальное бремя подобного сооружения. Чтобы осуществить это дело спорной ценности, нужна была полуторавековая борьба, обеспечивавшая победу абсолютной власти и давшая Петру орудия, которыми не обладал Иван Четвертый. Сам Петр не удовольствовался этим портом в болотистой, негостеприимной местности. Чтобы найти лучшее место, Ивану, казалось, нужно было только протянуть руку.

И в самом деле, если его предприятие и не удалось, то только лишь потому, что он натолкнулся на непредвиденное препятствие. Это препятствие создала фантастическая карьера Батория, настоящего короля в государстве, где короли давно уже были только для смеха. Этот венгерский рыцарь укротил польского коня и стремительно бросился на нем, чтобы преградить дорогу московскому всаднику. Скачка продолжалась всего лишь десять лет, но этого достаточно было, чтобы изменить взаимное положение и шансы на успех, чтобы заменить Польшу Ягеллонов, которую Москва знала, другой Польшей, сил которой она не подозревала и не могла угадать. Триумф, который, казалось, покоритель Казани и Астрахани уже одерживает, обратился в его поражение.

Он начинал это предприятие с блеском славы и популярности, который превзошел затем только один из его преемников. Но победы и реформы Петра Великого, как менее понятные, должны были получить и меньшую оценку. Победитель ислама, законодатель, усердно пекущийся об интересах низших слоев населения, грозный судья только для «великих», Иван вызывал удивление даже у иностранцев. По мнению Дженкинсона, высказанному в 1557 году, ни один из христианских государей не был так страшен для подданных, как Иван, и в то же время так ими любим.

Говоря с похвалой о правосудии, совершаемом этим несравненным государем при помощи простых и мудрых законов, о его приветливости, гуманности, разнообразии его познаний, о блеске двора, о могуществе армии, венецианский посол Фоскарини отводит одно из первых мест среди властителей того времени будущему противнику Батория. С чувством удовольствия перечисляет он его военных людей, обмундированных по-французски, пушкарей, обученных своему делу по-итальянски, пищальников и утверждает, что ни одно европейское государство не обладает такой страшной военной силой. Ослепленный призраком победы, он уже видит две армии в сто тысяч каждая, готовых двинуться по знаку великого царя. «Все это почти невероятно, – прибавляет он, – но это совершенно верно».

Действительность, которую я пытался выше прояснить, не обеспечивала в данный момент Ивану перевеса над соседями – поляками и шведами. Он имел многочисленную армию, полную казну, преимущество сильно укрепленной власти и уверенность в себе, что обеспечивает успех. Но его могущество, слава, популярность – всё это рухнуло в бездну, опасность которой не предвидели и не могли измерить ее глубину.