— Туши! — ору я на маджера, который с утробным рычанием вертится вокруг постели.

Лев то ли подчиняется мне, то ли сам догадывается, но разворачивает свои могучие крылья и хлопает одним по горящей постели с таким звуком, будто шторм подхватывает паруса. Как цветочница не просыпается от этого звука — загадка, но пламя гаснет лишь для того, чтобы с новой искрой вспыхнуть заново.

Я сдергиваю с себя пиджак, сбиваю пламя и бросаюсь к Армсвилл. Она стонет и всхлипывает во сне, даже не приходя в себя. Я падаю рядом с ней, притягиваю девушку к себе и завладеваю ее губами. Весь поток, весь огонь тут же вонзается в меня с яростью сорвавшего с цепи голодного пса. Гораздо более сильный и неукротимый, чем был днем. А взгляд пришедшей в себя цветочницы вонзается в меня: ничего не понимающий, испуганный.

Она дергается подо мной, и я почти теряю поток, который грозит уже испепелить меня. Приходится сильнее раскрыться, сильнее раскрывая девушку под собой, почти терзая ее губы, но этого ничтожно мало. Слишком мало. Тогда я резко дергаю сорочку, которая расходится прямо на ней. Алисия вскрикивает, когда я снова ее касаюсь, но я не позволяю ей возразить — снова запечатываю рот поцелуем и вжимаю всем телом в кровать.

Ее кожа горит под моими пальцами, жжется искрами, но я не останавливаюсь. Нельзя останавливаться. Потому что магия вот-вот прорвется наружу, и будет не до приличий и сантиментов. И прикосновение кожа к коже срабатывает. Гьердов древний ритуал срабатывает! Стоит нам сплестись в объятиях, поток впитывается в меня без остатка.

Укрощенный.

Послушный.

Сладкий.

Как девушка подо мной.

Не успеваю я об этом подумать, как получаю по лицу подушкой.

Причем изо всех сил, даже перья полетели. Она замахивается второй раз, но я опережаю: выхватываю из рук рыжей орудие и снова наваливаюсь на девицу, перехватывая хрупкие запястья и заводя их над ее головой.

— Эри Армсвилл, — рычу я, — где ваша благодарность?

— Благодарность за что? — охает она и пытается меня сбросить, но мне хватило и подушки, чтобы понять, что Армсвилл привыкла бить со всей силы. — За то, что порвали мою сорочку?

Мы одновременно смотрим вниз, туда, где в разорванном вырезе виднеется ее обнаженная грудь. Большая, но несмотря на это упругая, с нежной молочной кожей и розовыми сосками с торчащими вершинами. Это зрелище сбивает меня с мысли, заставляет позабыть, зачем я здесь и что собирался сделать. Может, конечно, дело в том, что я расположился между ее бедер, и наши тела соприкасаются в самом интимном смысле.

А я, гьерд меня забери, мужчина из плоти и крови!

И единственное, что мне сейчас хочется, — провести языком по нежной шее Армсвилл, узнать, каков на вкус ее поцелуй, когда не приходится сражаться с магией. В ее взгляде я читаю ответное желание, ее дыхание сбивается, и мое тоже, поэтому я тянусь к ее губам.

— За то, что снова спас вас от самовозгорания.

Если бы не изматывающее укрощение собственной силы, то я бы назвал эти «спасения» крайне приятными…

Армсвилл уворачивается от поцелуя, снова гневно сверкает глазами и выдает:

— Вы обещали, что этого не будет! Пустите! Это насилие!

— Насилие?

А вот это гораздо бодрее подушки!

Я отпускаю Армсвилл и резко поднимаюсь с постели:

— Я вас не насиловал!

Она натягивает одеяло до самого подбородка и садится:

— А как назвать то, что вы ворвались в мою спальню, порвали мою одежду и обездвижили меня, чтобы… Чтобы!

— Договаривайте, что уж там.

— Чтобы воспользоваться мной.

То есть она не хотела, а я злодей?!

— Это смешно, — отрезаю я. — Большинство женщин Барельвицы мечтает оказаться на вашем месте.

— Сгореть заживо?

— Нет!

— Быть изнасилованными?

— Быть моей арэнэ!

— Я вообще не из Барельвицы!

Я уже почти близок к тому, чтобы швырнуть лампу о стену, но фраза Армсвилл меня отрезвляет.

— Но вы бы хотели здесь жить.

На что… На что вы намекаете? — Глаза девушки расширяются, а румянец на щеках становится ярче.

Я прищуриваюсь. Ну и как это расценивать? Говорит, не хочет «насилия», а думает только о том, что между нами произошло.

— На то, что я могу сделать так, чтобы вашу пьесу поставили в «Корона д’Артур» или в любом театре, в каком захотите.

Она вскидывает голову и сжимает кулаки, забыв про одеяло. Эри Армсвилл просто готова убить меня взглядом. Мало мне этого — утробным рычанием напоминает о себе притихший маджер.

— И для этого я должна…

— Всего лишь не противиться возвращению магии ее законному владельцу. Как видите, она у меня могущественная и с характером.

— Вся в хозяина, — цедит рыжая.

— В любом случае это были крайние меры, подобное больше не повторится. Если вы сами не попросите.

— Не дождетесь!

Армсвилл снова закапывается в одеяло, а я открываю в себе новые грани раздражения. Нужно как можно быстрее найти недостающие фрагменты и начать создавать схему, иначе эта девица доведет меня до греха!

— Если бы не вы, мою пьесу бы обязательно приняли, — сообщает она. — И примут!

— Не сомневаюсь, — хмыкаю я и велю: — Пойдемте.

— Куда?

— В мою спальню конечно же. Вы же не собираетесь спать на сгоревшей кровати?

Судя по виду эри Армсвилл — собирается. И ни запах древесины, ни проплешины на простыне и на одеяле ее не смущают.

— Вас отнести? — жестко интересуюсь я, и она все-таки сползает с кровати вместе с одеялом и, расправив плечи, направляется к двери. Следом за ней марширует лев.

Цветочница хорошо запомнила, где моя спальня, поэтому даже не дожидается, пока я открою дверь. Я же вызываю лакея и приказываю здесь убраться. Когда вхожу в свои комнаты, горелое одеяло валяется на ковре, а Армсвилл уже окопалась посередине кровати.

— Двигайтесь.

Вот теперь девушка хлопает глазами, пока я стягиваю туфли и расстегиваю ремень.

— Что?!

Так как вернуться в библиотеку и продолжить изучение древненерийских обрядов мне не грозит, то можно забыть об этом до утра.

— Что — что? Я собираюсь здесь отдыхать. На случай если вы снова решите загореться или передумаете насчет…

— Я все поняла, — перебивает меня Армсвилл. — Одеяло мое, а будете храпеть или распускать руки, получите подушкой. Или лампой.

В подтверждение своих слов она взбила подушку, подтянула к себе одеяло и повернулась ко мне спиной.