Я решительно возразил, что имею очень много против.

— Послушай меня, — сказал Ларри. — В понедельник на озере будут ловить рыбу неводом. Если я договорюсь, чтобы тебе разрешили участвовать, возьмешь с собой графа?

Я заколебался. Мне давно хотелось посмотреть на такой лов, и я понимал, что все равно мне сбагрят графа; теперь следовало извлечь из этого побольше выгоды.

— А еще мы подумаем насчет новой коллекции бабочек, про которую ты говорил, — добавила мама.

— А мы с Марго подкинем тебе денег на книги, — сказал Ларри, великодушно предвосхищая участие сестры в подкупе.

— А от меня ты получишь складной нож, о котором мечтал, — посулил Лесли.

Я согласился. Пусть мне придется несколько часов терпеть общество графа, зато хоть получу справедливое вознаграждение. Вечером, за обедом, мама рассказала графу о предстоящем мероприятии, причем расписала лов с неводом в таких превосходных степенях, что можно было подумать — она самолично изобрела этот способ.

— Будет жарить? — справился граф.

— Да-да, — заверила мама. — Эта рыба называется кефаль, очень вкусная.

— Нет, на озере будет жарить? — спросил граф. — Солнце жарит?

— А… а, поняла, — ответила мама. — Да, там очень жарко. Непременно наденьте шляпу.

— Мы пойдем на яхте мальчика? — Граф стремился к полной ясности.

— Да, — подтвердила мама.

Для экспедиции граф облачился в голубые полотняные брюки, изящные полуботинки каштанового цвета, белую шелковую рубашку и элегантную спортивную фуражку; шею облекал небрежно повязанный, синий с золотом галстук. Меня «Бутл Толстогузый» устраивал как нельзя лучше, но я первым готов был признать, что по комфортабельности он предельно далек от океанской яхты, в чем и граф мгновенно убедился, когда я привел его к протоку в окружении старых соляных полей, где было причалено мое суденышко.

— Это… есть яхта? — Удивление сочеталось в его голосе с легким испугом.

Я подтвердил: да, это и есть наше судно, крепкое и надежное. И — обратите внимание! — с плоским дном, так что на нем удобно ходить. Не знаю, понял ли меня наш гость; возможно, он принял «Бутла Толстогузого» за шлюпку, призванную доставить его на яхту. Так или иначе он осторожно забрался в лодку, тщательно расстелил на баке носовой платок и опасливо сел на него. Я прыгнул на борт и шестом привел в движение лодку вдоль протока, ширина которого в этом месте достигала шести-семи метров, а глубина — полуметра. Хорошо, подумалось мне, что накануне я обратил внимание, что «Бутл Толстогузый» источает почти такой же резкий аромат, как наш гость… Под настилом копились дохлые креветки, гниющие водоросли и прочий мусор, а потому я затопил лодку на мелководье и основательно почистил днище, так что теперь «Бутл» блистал чистотой и радовал меня чудесным запахом нагретого солнцем дегтя, краски и соленой воды.

Старые соляные поля располагались по краям солоноватого озера, образуя нечто вроде огромной шахматной доски со штрихами тихих перекрестных протоков шириной от нескольких десятков сантиметров до десяти метров. Глубина каналов, как правило, не превышала полуметра, но под водой скрывалась никем не меренная толща черного ила. Обводы и плоское дно «Бутла Толстогузого» позволяли без особого труда ходить на нем по этим внутренним водам — здесь не надо было опасаться порывистого ветра и внезапных ударов волн, чего моя лодка как-то не любила. А недостатком протоков являлись высящиеся по обе стороны шуршащие заросли бамбука. Тень от них была благом, но они совсем не пропускали ветра, и в застоявшемся над водой жарком сумрачном воздухе пахло навозной кучей. Некоторое время искусственные благовония графа состязались с природными ароматами, но в конце концов природа взяла верх.

— Это запах, — подметил граф. — Во Франции вода гигиеничная.

Я ответил, что скоро мы выйдем из протока на озеро и там не будет никаких запахов.

— Это жарить, — сделал граф новое открытие, вытирая лоб и усы надушенным платком. — Это очень жарить.

Бледное лицо его и впрямь приобрело оттенок гелиотропа. Только я хотел сказать, что и эта проблема отпадет после выхода на озеро, как с тревогой заметил, что с «Бутлом» что-то неладно. Лодка тяжело осела в бурую воду и почти не двигалась с места, сколько я ни налегал на шест. В первую минуту я не мог понять, в чем дело: мы ведь не сели на мель, да и в этом протоке вообще не было песчаных отмелей. Вдруг я увидел бегущие поверх настила струйки воды. Неужели открылась течь?

Будто завороженный, смотрел я, как вода поднимается до полуботинок ничего не подозревающего графа. И тут до меня дошло, что случилось. Приступая к чистке днища, я, естественно, вытащил пробку, чтобы напустить в лодку свежей морской воды, а потом, должно быть, небрежно закупорил отверстие, и теперь к нам просачивалась вода. Моей первой мыслью было поднять настил, отыскать пробку и воткнуть на место, но ступни графа уже погрузились в воду сантиметров на пять, и я заключил, что сейчас важнее подогнать «Бутла» к берегу, пока еще можно как-то маневрировать, и высадить моего изысканного пассажира на сушу. Сам я не боялся, что «Бутл» погрузит меня в проток: как-никак, я постоянно, точно водяная крыса, бултыхался в каналах, охотясь за змеями, черепахами, лягушками и прочей мелкой живностью, но мне было ясно, что вряд ли граф жаждет резвиться по пояс в воде, смешанной с илом. Я прилагал нечеловеческие усилия, чтобы направить отяжелевшего «Бутла» к берегу. Мало-помалу лодка, словно налитая свинцом, повиновалась, и нос ее стал медленно поворачиваться к суше. Сантиметр за сантиметром я толкал ее к бамбуковым зарослям, и каких-нибудь три метра отделяли нас от берега, когда до графа дошло, что происходит.

— Mon dieu! — взвизгнул он. — Мы погрузились. Мои ботинки погрузились. Эта лодка — она утонула.

Я на минуту перестал работать шестом и попытался успокоить графа. Объяснил, что нет никакой опасности, ему следует только тихо сидеть, пока я не высажу его на берег.

— Мои ботинки! Регарде мои ботинки! — вскричал он, указывая на свою потерявшую вид мокрую обувь с таким негодованием на лице, что я с великим трудом удержался от смеха.

Я объяснил, что сию минуту доставлю его на сушу. И все было бы в порядке, послушай он меня, ведь благодаря моим усилиям меньше двух метров отделяло «Бутла Толстогузого» от бамбука. Однако граф был до того озабочен состоянием своей обуви, что совершил глупейший поступок. Не слушая мой предостерегающий возглас, он, оглянувшись через плечо и увидев приближающийся берег, встал и одним прыжком вскочил на крохотную