Я вздрогнул, ибо голос Сигизмунда раздался далеко сзади, из-за спины, а обе женщины уже передо мной, от них пахнет разогретыми телами, сочной плотью, готовой покорно смяться под моим грубым натиском, губы распухли и в покорном ожидании, глаза томно полузакрыты…

– Сэр Ричард!

За спиной раздались шаги. Я резко обернулся, молодой рыцарь с белым от ужаса лицом торопился ко мне, протягивал руку, пальцы тряслись.

– Все в порядке, – ответил я хриплым от страсти голосом. – А вы… женщины, изыдите. Обе! Как-нибудь в другой раз.

Обе, обрадованные, что с ними наконец-то заговорили, весело и звонко затараторили:

– Милостивые рыцари, позвольте скрасить ваш досуг!

– Доблестные герои, мы утолим неистовый жар в ваших чреслах!

– … а потом снова разожжем…

– Мы будем ласковыми!

– … и покорными…

– Мы сделаем все-все, чтобы усладить вас!

– В другой раз, – сказал я твердо. – Первым делом – самолеты, ну а девушки – потом. Изыдите!..

Сигизмунд повторил слабым голосом:

– Изыдите…

Я посмотрел в его страдальческое лицо, добавил:

– Но как-нибудь еще заглядывайте. На огонек… или прямо в постельку.

Девушки перестали щебетать, глаза округлились, а ротики приоткрылись уже не эротически, а от удивления. Я повернулся к ним спиной, взял Сигизмунда за плечо и потащил обратно к костру. Когда мы обернулись, женщины исчезли, в мире стало пусто, тоскливо и одиноко. Сигизмунд тяжело вздохнул.

– Сэр Ричард… мы победили?

– Да, – подтвердил я. – Только, боюсь, не потому, что были сильны, а соблазны были недостаточно… гм… Хотя я чуть было не влип, ты меня спас. Они сумели задвинуть мне хитренькую мысль, что если я сгребу их, потрахаю, а потом выгоню, сказав с торжеством, что все равно знаю, кто они, то этим я как бы победю… Ни фига, в этих ситуациях победитель вовсе не тот, кто сверху. Женщина и под тобой, истраханная и в разорванной одежде, всегда победительница. Так что не надо нам этих внеолимпийских состязаний. Давай спать, завтра день тоже нелегкий.

– Господи, помоги мне, – пробормотал Сигизмунд. – Дай мне стойкость, какую обнаружил святой Ипонисий…

Я вспомнил портрет седобородого старца с изможденным лицом, сказал утешающе:

– Большая разница: не хочет грешить человек или не может. Ты – герой, Сигизмунд! Тебя вообще можно в святые, даже кастрировать не обязательно. Даже я чуть было не влип, лох…

Я невесело засмеялся. Сигизмунд тут же откликнулся:

– Что-то случилось, сэр Ричард?

– Да так… Если бы мы все исповедовались не духовнику, а друг другу, мы бы все вдоволь поржали над убогостью наших желаний. Дьявол всем забрасывает одних и тех же червячков! Не зря презирает весь род людской… Эти бабы на этом месте показывают один и тот же номер. Уже отрепетировали так, что могут исполнять на автомате, думая совсем о другом. Действует же, зачем новые трюки?.. Хуже иное, Сиг. Если бы мы, люди, даже добропорядочные, раскрыли бы друг другу свои добродетели, то посмеялись бы над тем же: над их мелкостью, бескрылостью, убогостью… Ладно, спи. Нетрудно быть добродетельным там, где ничто этому не препятствует, а нас в дороге ждет еще не одна ловушка…

Он прошептал с почтением:

– Вы так все мудро определили, сэр Ричард… Мне бы так!

Я отмахнулся.

– Прислушайся к голосу разума! Слышишь? Слышишь, какую фигню несет? Так что на разум не надейся, он не спасение. Церковь права, веру надо ставить выше. Вера вопрошает, разум обнаруживает, как сказал святой Аврелий. Или Августин.

Я лег, подложив под голову седло. Сердце колотилось, гоняло кровь по большому и малому кругу. Мне казалось, что я раздуваюсь уже весь, уж слишком сильно от земли пахнет чувственностью. Теперь вижу, что в рождении гигантов нет ничего особенного, так и должно было получиться, когда Афина вырвала из бороды Гефеста клок, брезгливо вытерла ногу и швырнула на землю.

По ту сторону костра вздыхал и шевелил прутиком уголья Сигизмунд, я услышал горестный шепот:

– Господи… почему такие прелестные всегда такие чудовища?

– Это их природа, – утешил я. – Ничего не поделаешь, это все Дарвин, Фрейд… Мы ж мужчины или не мужчины?.. Вроде бы гетеросексуалы… Или ты хотел бы, чтобы плясали голые мужики?

Лицо Сигизмунда выразило крайнюю степень отвращения.

– Какая мерзость!.. Вы такие гадости ухитряетесь говорить, сэр Ричард!

– А что? Могли бы и попробовать, в надежде, что… – Я посмотрел на чистое честное лицо молодого рыцаря, проглотил окончание фразы и сказал туманно: – Ну, словом, мало ли на что могли надеяться эти порождения… техногенного мира. Или совсем уж одичали, что не догадались даже попробовать? Как думаешь, если бы тут ехали амазонки, эти… порождения танцевали бы перед ними в виде… ну, скажем, вон та, что плясала перед тобой в облике застенчивой принцессы, перед амазонкой показалась бы в личине молодого и красивого рыцаря?

Он посмотрел на меня чистыми глазами:

– Рыцаря? Голого?

– Ну да, – подтвердил я нагло. – А что? Рыцарь тоже бывает голым. Или он в самом деле никогда не… Я понимаю, что настоящий мужчина с женщиной может даже не снимая лыж, но как мыться?

Жаркая краска залила его лицо, вдруг сообразил, какую танцующую картинку можно нарисовать и какой именно рыцарь мог бы плясать в гнусном исполнении бесовских тварей.

– Ненавижу, – сказал он, скрипнув зубами. – Святая церковь искоренит это все… все! А кто такие амазонки?

– Рыцари-женщины, – объяснил я. – Давали обет безбрачия, брали оружие, садились на коней и совершали подвиги. Лишь однажды по достижении возраста они сходились с мужчинами, а забеременев, мужчин изгоняли как дурных, похотливых и лживых существ. Странно, что ты о них даже не слыхивал.

Он покраснел, видно было, как потемнели щеки, напомнил виновато:

– Сэр Ричард, я же из медвежьего угла… Мне все, что рассказываете, диво дивное! А половины слов вообще не понимаю.

То-то и хорошо, мелькнула мысль. Ты хоть сваливаешь их незнание на свою медведистость, а другие уже готовы тащить меня в святейшую инквизицию.

Веки потяжелели, начали надвигаться с неотвратимостью движения планет по орбитам. Воздух над костром колыхался, подрагивал, я не сразу рассмотрел, что по ту сторону легкая тень собирается в фигуру молодой женщины. Тело налилось приятной тяжестью, я еще чувствовал, что лежу подле костра, что невдалеке Сигизмунд, за спиной развалины каменной стены, но через этот мир проступал другой, странный, где и небо голубое, и далеко впереди поблескивают окнами башни, и женщина уже во плоти, черноволосая, с жгуче-черными бровями, алым ртом и крупными глазами… да, она все отчетливее, танцует, это нечто ритуальное, танец все замедлялся и замедлялся, а она подошла ко мне, опустилась на колени, тяжелые груди оттянули сорочку с глубоким вырезом.