Кивнув на него, поручик спросил, почему-то шепотом:

— Д-до Рождества Христова?

— Вы удивительно сообразительны, поручик… — сказал штабс-капитан без улыбки. — Именно что…

— А почему… — тем же шепотом произнес Савельев, кивая в сторону молча стоявшего полковника.

Маевский жестко усмехнулся:

— А потому, что если бы он сказал что-то другое, снаружи несомненно ждала бы засада и пришлось бы отступать… Давайте пока что покончим с вопросами, идет? Пойдемте…

Он вышел первым, так и не расставшись со скорострелом, который держал стволом вниз. Дождавшись, когда поручик покинет карету, захлопнул дверь и повернул наружную круглую ручку на пару оборотов — все такой же напряженный, подобравшийся, как хищник перед прыжком, ничего в нем сейчас не осталось от прежнего балагура и весельчака.

Они сошлись лицом к лицу.

— Господин полковник…

— Господа офицеры…

Поручик ничего не мог с собой поделать — он озирался, словно впервые в жизни оказавшийся на железнодорожном вокзале деревенский мужик. Вокруг не наблюдалось абсолютно ничего диковинного или хотя бы интересного: поляна посреди леса, самые обычные тополя, синее небо, солнышко над головой… Но при мысли, что сейчас от родного дома, от родного времени, его отделяет пропасть в тридцать тысячелетий, вновь охватывал восторженный ужас. Бог ты мой, как все прозаично вокруг — внешне. Тридцать тысячелетий, и ни за что не скажешь…

— Ну? — спросил Стахеев без улыбки, но с некоторой заботливостью. — Как вы себя чувствуете, господин поручик?

— Благодарю вас, нормально… Ощущения, конечно, и описать нельзя…

— Ощущения — материя эфемерная, — сказал полковник. — Позвольте вас поздравить с первым путешествием, Аркадий Петрович. Коленки у вас, я вижу, не подкашиваются, зубы не стучат, в обморок падать не намерены… Что ж, отлично. Вы взрослый человек, офицер, долг свой знаете… Нам придется срочно приступать к делу. Пойдемте, господа.

Именно этот тон сухой, деловой, властный и вернул поручику полное душевное равновесие. Он проникся. По большому счету, наплевать было, что меж ним и расположением батальона, всем привычным миром пролегло тридцать тысячелетий. Суть была совершенно в другом: ему, офицеру, надлежало прилежно выполнять свои обязанности под началом старшего по званию. Поскольку он был новичком, следовало проявить себя наилучшим образом. За эти нехитрые истины он и уцепился, отгоняя мысли обо всем остальном. Таков уж театр военных действий выпал. Вместо балканских гор, хивинских песков или европейских равнин — седая древность. Только и всего…

Полковник энергичным шагом двигался впереди, как человек, вполне освоившийся с местностью. Они старались не отставать.

Лес кончился, и перед ними распахнулось необозримое пространство — столь внезапно, что не только Савельев, но и Маевский на миг приостановился.

Живописный и захватывающий открылся пейзаж. Оказывается, они пребывали на отлогом склоне высокой горы, в сотне метров впереди, судя по увиденному, обрывавшейся крутым откосом. Справа, совсем недалеко, на ровной площадке, окруженной теми же развесистыми деревьями, располагалось небольшое серое здание. По обеим сторонам тянулись покрытые лесом внушительные гряды гор. Впереди, далеко внизу, простиралась на многие версты гладкая равнина, лишь кое-где вздымавшаяся округлыми холмами. За ней у горизонта синели такие же лесистые горы. Стахеев кивнул в сторону здания:

— Брошено лет сто назад. Мы сейчас находимся не менее чем в сотне верст от ближайшего человеческого жилья… что, согласитесь, крайне удобно. Я, правда, так и не знаю, что заставило былого хозяина этой виллы построить ее в таком отдалении от цивилизации — то ли он был особо упрямый мизантроп, то ли натворил дел и имел основания опасаться мести. А впрочем, какая нам разница… Пойдемте.

— Хорошенькое удобство, — сказал Маевский тоном исправного офицера, знающего, что он может себе порой позволить небольшие вольности. — Это что же, сотню верст добираться до обитаемых мест? Наверняка верхами?

Стахеев, оглянувшись на него через плечо, мимолетно усмехнулся:

— Не унывайте прежде времени, штабс-капитан…

Чем ближе они приближались, тем многочисленнее становились признаки совершеннейшего запустения: темно-коричневая черепичная крыша небольшой виллы с правой стороны совершенно обвалилась, открыв переплетение темных стропил, часть идущего вокруг здания балкона обрушилась, еще угадывающиеся аккуратные дорожки заросли густым кустарником и даже молодыми деревцами, фонтан справа от входа переполнен кучей пожухлых листьев. почти скрывших стоявшую в центре чаши невысокую каменную фигуру. Облицовка из гладких мраморных плиток почти вся осыпалась, открыв огромные блоки каменной кладки… Дома, в которых человек перестает жить, отчего-то очень быстро разрушаются и ветшают, как бы прочно ни были построены.

Только слева от невысокой каменной лестницы, ведущей в дом, красовалось нечто, не производившее впечатления полуразрушенной старины: словно бы длинная шлюпка-плоскодонка из длинных светло-желтых досок, на всю длину накрытая подобием купола: металлический переплет, большие выгнутые стекла… Вот эта лодка выглядела прямо-таки новехонькой — хотя и непонятно, откуда она взялась в горах, на высоте версты в полторы…

Навстречу им из дома вышел человек в одежде того же фасона, в какую обрядили их самих, — только у него на поясе, кроме кинжала, висела еще плоская револьверная кобура. Да и одежда была попроще — ни узоров, ни шитья. Должно быть, так и выглядят здешние простолюдины.

Вышедший проворно вытянулся в струнку, щелкнул каблуками. Ну да, разумеется, простоватое усатое лицо старослужащего…

— Самовар доспел, господин полковник! — отрапортовал он самым будничным тоном, как будто они пребывали сейчас где-нибудь в летних лагерях Гатчины.

Полковник кивнул, сделал приглашающий жест:

— Проходите, господа. Обстановка самая спартанская, конечно, нуда ничего не поделаешь. По ряду причин здесь безопаснее, чем в городе…

Под ногами лежал слой серой пыли едва ли не по щиколотку, испещренный множеством следов от подошв. Нигде, пройдя следом за полковником сквозь полдюжины больших и маленьких комнат, они не увидели ни мебели, ни ковров, ни картин. Только голые стены, словно хозяева, покидая виллу в давние времена, забрали с собой абсолютно все движимое имущество.

Комната, куда они в конце концов пришли, имела вполне обжитой вид. Пыль тщательно выметена до порошинки (несомненно, трудами того бравого усача), так что во всей красе представал пол, выложенный розоватой, прекрасно сохранившейся плиткой в форме квадратов и треугольников. Вдоль стен — четыре раскладных походных кровати, тщательно застеленные. Посреди комнаты — заваленный бумагами походный стол из металлических трубок и туго натянутого брезентового полотнища, несколько табуретов-раскладок. Тут же небольшой столик, судя по виду, сколоченный тем же служакой из отысканных в доме досок и брусьев, сооружение неказистое, но надежное. На нем самовар, разнообразная посуда, банки консервов.