Он забрасывает ногу на своего высоченного "зверя", поворачивается ко мне. Такая улыбка у него… Я застываю пораженная — мне улыбается! МНЕ! Так и хочется дотронуться до этой улыбки, коснуться уголка его рта, который немного приподнимается вверх! И для меня это все вовсе не рано! Он мой! Я знаю, я чувствую! Просто он об этом еще не знает. Просто сама судьба об этом еще не знает!

— Ну, что же ты? Садись! Или боишься? — подначивает Захар, указывая себе за спину.

Вот интересно, как это сделать в платье? Ветром же, наверное, трепать его будет! А ромашки куда? Он, видимо, понимает мои сомнения — с тяжелым показным вздохом протягивает руку, помогает встать на подножку, командует:

— Давай руку. Так. Держишься за меня, крепко. Вот здесь, — кладет мою ладонь себе на талию, поверх белой футболки. Потом застывает ненадолго, словно раздумывая над чем-то. Убирает мою руку, стягивает с себя куртку и набрасывает мне на плечи, заставляя продеть руки в рукава и застегнуться.

И вот уже, замирая от восторга, я лечу вместе с ним по городу, одной рукой прижимаясь к твердым мышцам тренированного живота, с трудом сдерживая естественный порыв сжать, пощупать, под футболку залезть, кожи его коснуться! Его длинную челку треплет ветер — потому что шлем он тоже мне отдал! Мои бедра внутренней стороной прижимаются к его… И это ощущение не дает мне думать ни о чем другом, не позволяет отвлечься, насладиться поездкой. Я его чувствую. Я запахом его захлебываюсь — не ветром! И в какой-то момент, не замечая, где мы едем, в какую он сторону меня везет, я все-таки срываюсь — отставив чуть в сторону разделяющий нас букет, прижимаюсь грудью к его каменной широкой спине. И это непередаваемо — вот так вжиматься в него! Это с ума сводит! И чтобы быть еще ближе, чтобы касаться его всем телом, я еще и щекой ложусь на его плечо…

Антон

Расстегиваю молнию на ее платье. Мог бы для этого ту же Светочку прислать. Но я хочу убедиться, что Агния не врет, что пострадали только ладони и коленки, и больше она себе ничего не проткнула, не повредила — тридцать три несчастья, а не женщина!

Боится меня! Это заметно. Конечно, после того, что было прошлой ночью, я сам себя боюсь! Но не хочу расставаться с ней так — чтобы ненавидела и видела во мне извращенца! Ведь, несмотря на то, что между нами случилось, она почему-то сейчас позволяет мне раздевать ее! Говорю, осторожно спуская платье с ее хрупких плеч, приказывая себе ни в коем случае не касаться ее кожи:

— Я клянусь тебе, того, что случилось утром больше никогда не повторится. Не знаю, что на меня нашло! Прости, что напугал, — слежу за ее лицом, она кивает, соглашаясь. — Прошу тебя, пока нас не будет, не ходи с ребёнком в лес. Вообще, оставайся во дворе или в доме с ним и никуда больше! Хорошо?

Кивает еще раз, опустив голову, сосредоточенно рассматривает рисунок на ламинате. И только покрасневшие щеки дают мне понять, что она очень переживает из-за того, что сейчас я ее раздеваю.

— Смотри, если нужно что-то тебе или Алику, к любому здесь обратишься — для вас все сделают. Если что-то серьезное… Да хотя, в любом случае, что бы ни случилось, звонишь мне. Сейчас номерами обменяемся…

И забываю дальнейшую речь, все наставления, которые непременно нужно было сейчас ей дать, потому что, снятое до талии моими руками, платье, вдруг падает к ее ногам белым облаком с бурыми пятнами крови… И я заставляю себя отвернуться, но физически не могу! Словно магнитом сверхсильным взгляд притянуло! Один разок только взгляну — обещаю себе! И все-таки смотрю, с трудом сглотнув слюну, наполнившую рот.

Она очень красивая. Белоснежная кожа… С такого расстояния в шаг я даже голубые венки на этой коже вижу! Одета в простое белое белье безо всяких там бантиков и кружев. А еще её белье красиво облегает небольшую грудь — в платье ее было не разглядеть толком! А так… Я даже мурашки, вдруг появившиеся на той ее части, которая в ткань не упрятана, вижу!

Быстро скольжу взглядом по тоненькой талии, по сжавшемуся животику, по длинным ногам и упираюсь вновь в нежно-розовый лак на пальчиках ее ног! Словно при жестокой ангине с болью проглатываю застрявший в горле ком — Радулов, вспомни, зачем ты здесь! Ты ж только что клялся ей, что не тронешь больше никогда! Возьми себя в руки! Су-ука! Это не просто — меня ведет в ее сторону, просто качает к ней, словно она магнит, а я — кусок ржавой железки! Глаза, как специально, не замечают забинтованных ладоней, пластыря на коленях…

В мозгу проносятся картинки одна ярче другой — обхватить руками это точеное тело, ладонями провести снизу-вверх, грудью вот этой маленькой, красивой, упругой грудью… вжать, впечатать в свою грудную клетку, чтобы даже сквозь одежду почувствовать ее тепло… И она поднимает глаза. И в них я отчетливо читаю: "Такой взрослый дяденька, а такой обманщик! Ты ж только что сам говорил, что этого больше не повторится!" Глубоко вдыхаю, наполняя кислородом легкие и хрипло произношу:

— Где твоя одежда? — а потом, когда иду к указанному мне кивком головы шкафу, очень надеясь, что Агния не посмеет сейчас смотреть на меня ниже пояса, и продолжаю говорить почти спокойно, как будто это не я только что сходил с ума от желания. — Попросишь вечером Людмилу, повариху нашу, тебе помочь помыться — она баба хорошая, добрая, и тебя выкупает, и Алика тоже. Я ей скажу. Она будет рада даже.

— А-Антон Викторович, — официальным обращением убивает она меня после мыслей моих бесстыжих. — Простите, что так получилось! Я вам обещаю, я буду за Аликом хорошо смотреть! Больше ничего не случится! Мне очень стыдно, что я не углядела!

— Ты-то с руками такими как будешь теперь? — хоть няньку другую для них обоих теперь ищи — и ей, и Алику!

— Да ничего страшного! Справлюсь. Все нормально. И не больно совсем! Во-он ту футболку и спортивные штаны, пожалуйста, достаньте! — я по приказу вытягиваю из аккуратной стопки одежду, быстро, стараясь смотреть строго в окно, помогаю ей надеть черную футболку, а штаны она тянет из моих рук сама. — Я дальше сама. Не волнуйтесь. Вам, наверное, собираться нужно. Идите! Я сейчас к Алику спущусь.

И я иду к двери. И впервые в связи с ней, с этой девушкой, думаю вовсе не о том, что хочу ее до боли, и не о том, какая она красивая и молодая. Я думаю о том, как же мне жаль ее — помню, как вздрагивали тонкие пальчики, когда Света обрабатывала их перекисью. Больно ей. Конечно, больно. Помню, как губку нижнюю прикусывала, явно чтобы не расплакаться! И ведь сдержалась! Сильная девочка. Хорошая девочка. Сама вся в крови, а Алика этими руками, разбитыми, всю дорогу из леса несла. И он, засранец мелкий, слабину ее тонко чувствует — приклеился к ней, как к матери, которая теоретически есть у моего сына, но на практике никогда не существовала…

Захар

— Где это ты так умудрилась? — Вероника осматривала перебинтованные руки Агнии и качала головой. — Тебя хоть ни на мгновение одну не оставляй, обязательно в беду какую-нибудь попадешь!

— В лесу упала! Ты был прав, Захар, нужно было нам тебя с собою брать! Мы с Аликом — тридцать три несчастья на ножках! Правда, Алик? — пошутила Агния, осторожно притягивая черноволосую голову Радулова-младшего к своему животу.