Ванная была из серебра. Врачи говорили, что серебро делает любую воду целебной. Алекс серебро не любила, от его прикосновения по телу императрицы проходили судороги. Для нее сшили специальный замшевый чехол, который клался в ванную, чтобы изолировать серебро от тела, а потом уже пускали воду. Намокшая замша напоминала мягкое песочное дно.

В огромной ванной комнате было почти прохладно. Государь любил этот контраст между горячей водой и свежим воздухом. Быстро раздевшись, он посмотрел на себя в зеркало. В амальгаме отразился довольно поджарый торс без жировых отложений. Плечи и руки были накачены на турнике. Спина оказалась сильной, как у юноши. Ровная впадина рассекала его грудь пополам и спускалась к животу, который, как ему почудилось, оставлял желать лучшего. «Ничего, – сказал сам себе. – Это мы поправим. Перепилим на свежем воздухе дрова, кубов пять или десять…» Он присел в воду с засушенными розовыми лепестками. Зачем лепестки… это что за новости? Наверное, девочки постарались. С лета припасли, ну да, Анастасия сушила розы последней осенью, я это ясно помню. Но то, что в воду их опустила, – зря… Это излишество, восточный стиль.

Он упал на спину и, задержав дыхание, ушел на секунду под воду…

– Гельсингфорс!.. – сказал он сам себе, выныривая. – Определенно Гельсингфорс!..

Слуги, стоявшие в прихожей, переглянулись. Один из них тихонько приоткрыл дверь и заглянул в ванную.

Государь, обвязавшись полотенцем, состригал свою бороду у запотевшего зеркала. Большими стальными ножницами, привезенными в свое время из Парижа.

В конце недели Министерство иностранных дел Германии получило шифрованную телеграмму из Петрограда:

...

Раз! – пряжкой по кофейнику, и кофейник – на полу. Два! – по газовым трубам, но ремень отскочил от них и заехал пряжкой по лбу того, кто бил. Кровь потекла из носа, рабочая пролетарская кровь. Вместе с соплями.

– Жульены!.. – страшно сказал Иванов. – Бешамели проклятые!..

Горло издало звук, напоминавший пение шаманов. Клокотание полуразумной лавы вырвалось из него.

– …А вот я вас сейчас!..

В углу кухни на полу сидела полуседая молодая женщина, прижав к груди двух ребятишек мужеского пола, пяти и семи лет.

– Удавлю сучат!..

Он ударил их ремнем. Жена не издала ни звука, а лишь ниже нагнула голову, пытаясь уберечь детей от побоев.

Во входной двери заворочался ключ. Иванов оглянулся, гневно сверкнул очами и пошел к двери с ремнем наперевес.

…На пороге стоял Чхеидзе с видом академического профессора, готового на все. Из-за его спины боязливо выглядывала почтенная пара, посвятившая жизни спасению рабочего класса. От чего? И от водки тоже…

– Жиды!.. – с удовольствием сказал хозяин квартиры. – Царь Николай был дурачок, зато и хлеб был пятачок!..

Он замахнулся ремнем, но не попал – пряжка угодила в косяк двери.

– Царя давай! – истошно закричал Иванов. – Почто государя сгубили, рататуи?!

– Дорогой вы наш!.. Ну нельзя же так! – всплеснул руками Николай Семенович, закрываясь от удара. – В своем справедливом гневе вы теряете человеческое достоинство!..

– …Чего? – с веселым удивлением спросил Иванов. – А шмась сотворить вместо достоинства… это тебе как?

– Как вы изволили выразиться? – не понял Чхеидзе. – И над кем именно сотворить?

– Над тобой, гнида!..

Иванов шагнул к нему, намереваясь приступить к обещанному, но ему не повезло. Осколок попал под сапог, и рабочий рухнул на пол, больно ударившись головой о косяк двери.

– Товарищ отравлен монархической пропагандой, – предположил Ильич, переступая через тело.

Он понял, что меньшевики подготовили ему засаду с этой квартирой, и про себя уже все решил.

– Самогонкой он отравлен, Володя, – спокойно предположила Крупская.

– Но в стране ведь сухой закон?.. – и Ленин в сомнении посмотрел на Чхеидзе.

– Спиртное гонит каждый, – пробормотал тот сокрушенно. – Боже мой, всё побито!.. И кофейник, и сервиз!..

Он имел в виду осколки посуды, валявшиеся в прихожей.

– А сервизик-то недешев! – произнес Ильич, с интересом рассматривая осколки.

– Мы его приготовили к вашему приезду.

– Украли? – по-деловому спросил Ленин.

– Крадут вагонами. А мы просто берем, – ответил Чхеидзе туманным каламбуром и покраснел от стыда.

– Он все разбил и продал! – заголосила жена. – Люди добрые!.. Рататуи! Все разбил!..

– Я вам, любезная, не рататуй, – весомо произнес Николай Семенович, взяв себя в руки. – И этот товарищ – тоже не рататуй! – он имел в виду Ильича.

– А почему именно рататуи? – не понял Ленин.

– Он раньше поваром служил у одного генерала. Но был выгнан за воровство.

– Я здесь жить не буду, – сухо сообщил Владимир Ильич.

Чхеидзе тяжело вздохнул.

– Тогда – к вашим… Но я, зная вашу моральную щепетильность, не посмел ранее предложить.

Значит, «наши» все-таки существуют в этом скверном городе. Тогда почему они не встретили меня сами, а доверили дело Гамлету от социал-демократической кухни? Всех разгоню. И «наших» – в первую очередь.

– Есть одно местечко… С отличным видом на Троицкий мост. Но я боюсь, оно смутит своей роскошью…

– Роскошное, говорите? – сразу заинтересовался Ленин.

– Бывший дворец царской любовницы, – объяснил Чхеидзе смущенно. – Вас даже неудобно туда вести.

– Гм!.. Мы к неудобствам привыкли. Нас сажали и пытали. Можно и во дворце. Мое единственное требование – условия для интеллектуального труда!..

Ленин запнулся. Он вспомнил, как его мать, при-ехавшая к нему в ссылку в Шушенское, заметила: «Эка вас разнесло!..» Она имела в виду прибавку в весе, которая произошла из-за парного молока и свежей зайчатины, которую клали в снег и могли там хранить до весны. Мороженого мяса Ильич не любил и предпочитал свежее, с кровью.

– Не знаю… Будут ли условия удовлетворительны… – пробормотал председатель Петросовета. – Впрочем, вы сами это решите.

Владимир Ильич вынул из кармана пальто лежалый леденец и вручил его мальчишке, который жался у ног матери.

– А шоколадная есть? – спросил тот, разворачивая конфету.

– Шоколадная мне самому нужна, – ответил Ленин.

Они спустились вниз по темной лестнице. Фонарь у дома не горел. Извозчик, который их привез, уже уехал.