— Эх, пора нам в роту возвращаться. Жрать охота, — громко произнес он. Будто мысли читал.

— Тише ты, — одернул его Хаген. — Сейчас накормят тебя… русской свинцовой свининой.

Вольф махнул своей почерневшей от грязи рукой.

— Нету здесь никого. Зря только глину месим, — зло произнес он. — И замерз я к чертовой бабушке… Руки вон задубели… Сыро тут… сквозь шинель пробирает…

— Да у тебя на ладонях грязищи столько… — подначил его Отто. — Перчатки не нужны…

Вольф оглядел свои ладони.

— На свои бы посмотрел, — устало огрызнулся он. — Сколько можно ползать по этому чертову берегу?

Они прочесали всю линию обрывов метров на пятьсот вниз по реке. Никаких следов оставшихся в живых русских они не обнаружили. Отто и сам уже хотел вернуться поближе к кухне. Но внутренняя тревога продолжала еле слышно плескаться где-то в самой глубине его проголодавшегося нутра. Кто знает, может, это и было то самое шестое чувство? Как бы оно ни называлось, но эта способность сильно развилась у него на передовой. Такую же особенность Отто замечал и у других солдат.

Когда ты каждый день, каждую ночь, непрерывно балансируешь на грани между жизнью и смертью, ты невольно учишься предугадывать, предчувствовать приближение того, что грозит тебе с той стороны черты.

— Слышишь, уже и бой стих… — Вольф поднял вверх указательный палец, прислушиваясь. Действительно, над гулкой поверхностью реки раздавались только отдававшие долгим эхом редкие обрывки звонких пулеметных очередей да одиночные трескучие винтовочные выстрелы.

— Бой закончился… — твердил Вольф. — Только мы, как два идиота, шастаем по берегу в поисках шальной пули. А то еще, чего доброго, свой же дозор уложит. Они тут прочесывают еще как… Не-е, надо возвращаться. Так и доложим Писклявому, что, мол, нет никого. К правому берегу, мол, русские причалили только в мертвом виде.

Отто колебался, медленно пережевывая кусочек ржаного хлеба.

— Слышал? — вдруг встрепенулся он. Всплеск воды и треск сломанной ветки раздались совершенно отчетливо. Отто настороженно приподнял карабин.

Вольф хихикнул:

— Ну, ты даешь. Тебе от голода уже мерещиться начинает… Пошли лучше в расположение. А то каши нам ни черта не останется. Это ты-то у нас такой запасливый, хлебушек с собой носишь…

Вольф панибратски хлопнул Хагена по плечу.

— Отто, это правда, что ты в штрафном лагере был?

— Меньше будешь знать, глядишь — и до вечера доживешь… — сухо откликнулся Хаген, стряхивая руку Вольфа с плеча. — Руки мыть надо…

Несколько секунд Хаген настороженно вслушивался. Кроме шума потянувшего вдруг с реки, пронизывающего, сырого ветра и далеких выстрелов, никакие звуки до него не доносились. Начинало темнеть. Теперь уже точно здесь, кроме пули в башку, ловить нечего. Хаген повернул и направился в сторону роты. Вольф обрадовался такому маневру, как ребенок.

— Вот это правильно, — оживленно затараторил он. — Так сколько можно мерзнуть тут, без жратвы. А руки… я помою! Вот хоть сейчас!

Вольф вскинул кверху обе свои чумазые ладошки и засеменил вниз по обрыву, с трудом балансируя на резко осыпающемся откосе.

— Куда!… А ну, назад!… — сдавленным голосом захрипел Отто.

Было поздно. Гулкий выстрел хлестнул по бурливой водной глади. Вольф осел вниз и стал наклоняться к воде, как будто ничего не произошло и он попросту хочет вымыть руки. Но он продолжал медленно оседать, пока не бултыхнулся в воду с головой.

Отто машинально кинулся к воде по осыпающейся глине обрыва. Он ухватил Вольфа за мокрую шинель и потянул на себя что есть силы. Тело убитого показалось Отто неподъемным. Одежда Вольфа вмиг набухла, как будто на него навесили свинцовые слитки. Ледяная вода обжигала ладони штрафника. Она цепко держала свою добычу и не собиралась с ней расставаться.

В этот момент Отто отчетливо услышал металлический звук передернутого затвора.

— Хенде хох! — раздалось за спиной Хагена. В бритый затылок, под самой кепкой, уперлось что-то металлическое, безжалостное. Дуло ствола обожгло таким же ледяным холодом.

Гулкие, в самую глубь проникающие взрывы сотрясали землю. Дрожь земли шевелила гильзу с фитилем на крышке ящика из-под снарядов. Шевелились бревна, уложенные в три наката, просыпая мокрый песчаник на головы бойцов. Дрожь передавалась всем укрывшимся в блиндаже, рождая в глубине необъяснимую тревогу и дурные предчувствия. Как будто угодили они в брюхо огромного черного змея, а тот ворочается и все не может никак улечься.

Казалось, все: следующий 120-миллиметровый придется в аккурат по блиндажу. И тогда к чертовой матери размажет по стенкам содержимое этого защитного сооружения, которое без сна и отдыха аникинцы возводили всю прошлую ночь. Хотя, как любит повторять командир, — чему быть, того не миновать. И уж к чему-чему, а к тревоге и дурным предчувствиям на передовой все привыкшие.

По крайней мере, никто не дергался в испуге, как замполит. Явился к ним, уже в который раз, с приказом от комбата, а тут как раз начался обстрел. Вот и сидит лейтенантик, белый как смерть, при каждом взрыве голову в плечи вжимает и толком два слова связать не может.

— Плотно укладывают, сволочи… — философски заметил Бондарь, отряхивая с телогрейки и шапки-ушанки кусочки глины. — Того и гляди…

— Типун тебе на язык, Богдан Николаич… — отозвался Аникин. Он сразу уловил, куда Бондарь гнет. Хочет еще больше страху на замполита нагнать. Хотя и без того положение серьезное.

— А шо, товарищ командир… — не унимался сержант. — Вчера в третьей роте фашисты воронку из блиндажа сотворили. Пять человек — насмерть…

— В третьей роте тоже должны были думать… — откликнулся Аникин. — Кто ж при свете дня на берегу позиции обустраивает.

Тут, не утерпев, в разговор влез Зайченко.

— Говорят, товарищ командир, что у них там снайперы работают. Заодно и артиллерию свою наводят на наши позиции по-черному…

— Говорят… — передразнил Аникин. — Тебе бы только сплетни собирать. Ты у нас и по селу, небось, информацию собрал? А, Зайченко?… Опять, небось, возле штаба Нину высматривал?

Тот не ответил, виновато умолкнув. Осадил его Аникин скорее в воспитательных целях. В конце концов, не чистить же опять физиономию этому несмышленому. Да и замполит еще этот сидит, выпучив очи. Лучше при нем лишнего не болтать. А ведь по существу Зайченко был прав. К артиллеристам фрицевским вроде как попривыкли. А тут новая напасть. Все чаще находили бойцов пули, которые шальными никак не назовешь. Пошел за водой — бац! — упал с дырочкой в затылке. Или траншею копал — упал с дыркой в сердце. А дырочки пчелки делали, которые из-за реки летели.