— Слушай, мама, — усмехнулась Энн.

— Но это действительно так. Ты же это знаешь. Всякий раз, когда у нас собиралась большая компания, приходил Отто — сколько я себя помню. Он спрашивал меня, что подавать, а я ему говорила, что оставляю это целиком на его усмотрение. Что же касается машин, то разве большинство из них не было из похоронной службы?

— Только не те, что приехали к нам.

— Ну, я думала, что они из похоронной службы, — сказала Эдит Чапин. — Но я с тобой согласна. Однако чего еще можно ожидать от людей из Вашингтона? Ложь, излишества, деньги летят направо и налево. Твой отец все это предсказывал, и так оно и есть. И будет продолжаться, пока Рузвельт у власти.

— А это навечно.

— Ну, по крайней мере пока не кончится война.

— Еще лет пять, — сказала Энн.

— По меньшей мере лет пять. То, что я скажу, должно остаться между нами, но, по мнению адмирала, до нашей победы на Тихом океане пройдет лет десять, не меньше.

— Надеюсь, он ошибается, — сказала Энн. — Джоби считает, что пять, но и это слишком долго.

Их малосодержательная беседа была каждой из них в тягость, и они обе это сознавали. Они обе сошлись на том, что Уит Хофман был милейшим человеком. Обсуждение Фрэнка Хофмана поначалу казалось занимательным, но потом вдруг выяснилось, что благодаря своим особенностям Фрэнк попадал в категорию чудаков, людей, отличных от окружающих, — вроде самой Энн и ее брата. Разговор о черном рынке и войне позволил им разрядить свое плохое настроение на безличной теме, но догадки о продолжительности войны снова заводили их в нежелательную область. Во время войны мужчины уходят сражаться, а значит, остается меньше мужчин, готовых ухаживать и жениться, и этот вопрос волновал Эдит гораздо больше, чем Энн.

— Да, слишком долго, — согласилась Эдит. — Наверное, мне надо хоть на несколько минут прилечь. Я не устала, но боюсь, что к вечеру буду без сил.

— А кто придет к нам сегодня вечером? — спросила Энн.

— Дядя Артур и тетя Роз Мак-Генри, дядя Карти, ты и Джоби. И все. Наверное, я на несколько минут прилягу. Я, возможно, не засну, но хотя бы расслаблюсь.

— А ты не хочешь снять платье?

— Хочу, но я, наверное, пойду к себе в спальню.

— Я пойду подготовлю тебе постель, — сказала Энн.

— Спасибо. А потом, пожалуйста, попроси Мэри подняться ко мне.

— Хорошо, мама.

Энн свистнула в свисток, и Мэри отозвалась: «Да, мэм».

— Мэри, пожалуйста, поднимитесь в комнату матери.

— Сейчас поднимусь.

Энн проводила мать до лестницы, а потом вернулась в комнату Джоби. Он спал прямо на покрывале, глубоко дыша и выводя мелодию из двух нот в минорном ладу. Она укрыла его одеялом, и он даже не пошевелился.

После ленча в честь усопшего новому заведующему школами В. Карлу Джонсону дойти до своего дома пешком не составило никакого труда. Его дом находился всего лишь в квартале от жилища Чапинов, и то, что Эдит послала В. Карлу Джонсону в его офис заведующего, — расположенный в гиббсвилльской школе — приглашение быть почетным носителем гроба, указывало на некую интимность в отношениях между семьей Чапин и семьей Джонсон. От дома номер 10 по Северной Фредерик до снимаемого Джонсонами дома номер 107 на самом деле было меньше квартала, и Эдит Чапин знала этот дом давным-давно: поначалу он был ей знаком как собственность семьи Лоуренс, потом семьи Рейфснайдер, а после этого дом занимали священнослужители, преподаватели и инженеры, которые привозили в Гиббсвилль свои семьи во время длительных строительных работ. Дом этот теперь принадлежал лютеранской церкви, и потому все селившиеся в нем жильцы были людьми респектабельными.

Квартал домов с номерами от 100 до 200 на Северной Фредерик (на Южной Фредерик, улице длиной в один квартал, жилых домов вообще не было) сразу после плоского отрезка квартала, где располагался дом Чапинов, резко уходил в гору. В верхней части Северной Фредерик водителям приходилось парковать машины поперек улицы «носом» к тротуару. Преимуществом же верхней Северной Фредерик было то, что в течение довольно продолжительных зим с ее холма детишки могли съезжать на санках, но этим славились и многие другие улицы Гиббсвилля. Во всем городе не было ни одной улицы, где плоский участок тянулся бы дальше чем на квартал. Соседями Джонсона в их квартале были железнодорожный инженер, два железнодорожных пожарника, молодой хиропрактик, ветеран Гражданской войны и его незамужние племянницы, аптекарь, два продавца из магазина одежды, страховой агент, менеджер бесхозной кондитерской, официальный представитель штатского лесоводства, служащий отдела грузовых доставок пенсильванской железной дороги и сотрудник газеты. Большинство жильцов были людьми женатыми и сдавали комнаты другим жильцам, которых обычно тщательно проверяли. Комнаты сдавались только мужчинам — никогда не сдавались женщинам, — и отношения между хозяевами и жильцами были сугубо деловыми. Некоторые хозяева называли своих жильцов пансионерами, хотя еду для них никто не готовил — приготовление пищи в комнатах было запрещено, — а если жилец хотел сам себе по утрам варить кофе, это особым образом обговаривалось. Иногда пансионер, а вернее, жилец, мог неделями не видеть своего домохозяина или свою домохозяйку. Если он оставлял в передней в конверте еженедельную плату за квартиру (исключительно денежными купюрами), хозяева его не тревожили; дозволялась не более чем двухнедельная задержка с оплатой. Подтверждением тщательного отбора жильцов был «послужной список» улицы Северная Фредерик: за тридцать лет из дома было выставлено всего лишь с дюжину жильцов. На улице числилось два самоубийства, три естественные смерти, один арест за растрату казенных денег, и только девять или десять жильцов выгнали из дома за неуплату, при том что положенная в здешних домах квартирная плата была весьма скромной. Эти факты характеризовали не только квартиросъемщиков, но в ничуть не меньшей степени хозяев этих домов.

В. Карл Джонсон и его жена пока еще не взяли никаких жильцов. Должность Джонсона хорошо оплачивалась — девять тысяч долларов в год, — а так как Эми была весьма хорошенькой, особенно без очков, и ей было всего тридцать семь, Джонсонам пришлось бы проверить будущих жильцов самым что ни на есть тщательным образом. Не то что бы Эми боялась изнасилования, просто в городе Гиббсвилле, штат Пенсильвания, приличиям все еще предавалось такое серьезное значение, что жена заведующего школами должна была быть вне всяких подозрений, и потому мысли о физической близости Эми с жильцом не должны были никому даже прийти в голову. Идеальным жильцом для Джонсонов был бы, наверное, уродливый старик, но тут вставал вопрос о дочерях четы Джонсон: Карлотте было одиннадцать, Ингрид — девять, и обе были прехорошенькие, — а супруги Джонсон, опытные педагоги, были отлично осведомлены о происках старых маразматиков.

Покидая дом семьи Чапин, Эми Джонсон и не догадывалась, какой чести только что удостоилась. Пройдут дни, а то и недели, пока она по-настоящему осознает, что в городе Гиббсвилле некоторые женщины — да и мужчины — всю свою жизнь мечтали побывать в доме Чапинов, а ее пригласили в этот дом на трапезу в первый же год их проживания в Гиббсвилле. Шагая рядом с мужем, Эми взяла его под руку.