Если бы Мария Сергеевна предложила Женьке пойти посмотреть царство Аид, он бы поскакал туда карьерным галопом, не забыв прихватить ливерной колбаски для Цербера. На всякий случай. Всё-таки, кроме парящих над житейскими реалиями бабушки и мамы Леночки, его воспитывала предусмотрительная, связанная крепкой пуповиной со здравым смыслом тётя Аня. Подобного рода компиляция имеет свои безусловные плюсы в воспитании мужчин из юношей.

* * *

Мария Сергеевна Полякова. Редкой породы и необычайных талантов особь двадцати шести лет. Не так уж и много. А по меркам родзала – и вовсе пшик. В двадцать шесть, как правило, трепетно простаивают первым ассистентом, особого права голоса в принятии решений не имеют. Так – «подай-принеси», физиологическое родовспоможение (читай: «родоневмешательство») у дам с неотягощённым финансовым анамнезом. Судите сами: шесть лет института плюс два-три года интернатуры – уже двадцать шесть, поступи ты в семнадцать. Мария Сергеевна поступила в шестнадцать и была старше Евгения Ивановича всего на три года. А стажа самостоятельного врачевания имела в зелёной трудовой книжке всего 730 дней. Но каких!

Однако стоит начать издалека.

Машенька Полякова родилась самым обычным ребёнком. Кажется, в ту ночь в самом обыкновенном родзале самого обыкновенного роддома случился небывалый по тем временам «бэбибум» – пятнадцать родов за ночь. Смена валилась с ног. Какие там врачи, просто хватило бы рук! Были привлечены даже акушерки с этажа. Дамы рожали не только на рахмановках, но и на каталках, и даже на кроватях предродовых палат.

Машенька пришла в этот мир в «рубашке», то есть в том самом плодном пузыре, хотя мать её была не цыганкой, а самой обыкновенной учительницей математики.

Маша Полякова родилась обычным ребёнком, но напрочь отказалась громко вопить, по-партизански сжав губы и, как уверяла в последующем дипломированная повитуха, нагло подмигнув. В ответ та шлепнула её по пяткам, и девочка огласила мир обиженным матерным контральто. Кстати, голос у Марии Сергеевны был… Ах, какой голос!

Мария не только обыкновенной родилась, но и росла самым обыкновенным ребёнком. Она оставалась такой и в пять, и в восемь, и в двенадцать.

И в двадцать шесть Мария Сергеевна оставалась самым обыкновенным ребёнком.

Вы всё ещё удивлены, что к двадцати шести годам она была не замужем? И часто вам встречались замужние дети?

Мужчины не признавались в этом. Потому что не понимали. Чувствовали что-то, но не понимали. А когда мужчина чувствует, но не понимает, – он боится. И они её боялись. Как боятся божества. Возносят молитвы, возжигают свечи, но… божеству не предлагают руку и сердце.

И это невзирая на то, что Машенька обладала абсолютно гипнотическим воздействием на мужчин любых возрастов с самого розового младенчества. У отъявленных холостяков проходили стигмы детобоязни, стоило им узреть этого коварного пупса. Её хотелось взять на руки, потискать, потетёшкать, приголубить и не отпускать уже никогда. Машенькиной маме приходилось в самом буквальном смысле слова вырывать своё басистое дитя из мужских объятий. Они припадали к ней, как Антей к Гее-Земле, – за некоей живительной силой. Самый ли никчемный очкарик – коллега Машенькиного папы, одноклассник ли старшего брата – взглянув на неё, становился мужественнее, красивее, элегантнее, умнее. Одно прикосновение к ней проявляло в нескладном подростке будущую харизму, в седом занудном пенсионере – прежнего любимца дам, в скандалисте – покладистость, в задире – спокойствие, в спорщике – мудрость. Магия была мимолётна – стоило уложить малютку обратно в коляску или кроватку, выпустить ладошку пятилетнего ангелочка на свободу или перестать смотреть в глаза двенадцатилетней нимфетке, как лошади опять превращались в мышей, кареты – в тыквы, а наследные принцы – в нищих инженеров.

К чести её, надо сказать, что она не пользовалась этим даром. А может, и не к чести – просто не осознавала. Принимала как данность, ни на мгновение не задумываясь, почему строптивый дед, числящийся чуть ли не в безумцах, ходил за ней, как преданный пёс за любимым хозяином. Принимала, не утруждая себя размышлениями, почему отношения с мальчиками одинаково приятельские – что с двоечниками-хулиганами, что с отличниками. Принимала, не обращая внимания на тот факт, что вся её группа, по иронии судьбы состоящая из одних мужиков, отслуживших в рядах Советской Армии, готова есть с рук вчерашней школьницы горькие пилюли ехидства, запивая хинной амброзией Машенькиной насмешливости.

Все они чувствовали себя с ней сильными, правильными, способными почти на всё, но… НЕ РАВНЫМИ! Да, как это ни странно. Хотя почему странно? Трудно почувствовать себя равным богине. Отсюда и «не замужем». Отсюда же и много прочего.

Что ещё? Канонически красивое лицо, идеальная фигура, отличная память, усидчивость, упорство. Голос с широчайшим диапазоном возможностей воздействия на окружающих. Обаяние и покладистый, большую часть времени, характер.

Распределение в акушерство и гинекологию исключительно благодаря заботе вышестоящих товарищей вроде заведующего кафедрой, которому она ни разу не «дала», несмотря на упорные слухи. А тут ещё мама-учительница и папа-инженер. Очень талантливая и очень красивая девочка, что называется, «пробивалась» сама.

Пётр Александрович в первых педагогах акушерства, нечеловеческим чутьём вычисливший её главный гений – врачебную интуицию и увлечённость. Остальное – дело техники. Коей он её за три года интернатуры натаскал, как натаскивают правильно рыть ямы сенбернара-спасателя. Да, выкопает каждый, но ты попробуй выкопай ТАМ, ГДЕ НУЖНО. Твой нос один на один с огромной заснеженной пустошью. Твой нос, твои глаза, твои уши, твои надпочечники и твоя душа. Не всем Господь отрезает столь щедрый ломоть поискового дара. Стоило ей лишь посмотреть на роженицу, подержать её за руку в районе пульса или просто постоять рядом – она уже знала, будет ли всё хорошо, или в ближайшее время ситуация изменится не в лучшую сторону. Она не видела никаких «картинок» вроде голливудских «пророчеств» Николаса Кейджа. Мало того, если она пыталась хоть на миг сосредоточиться и, надув щёки, последовательно разведать продолжение пространственно-временного ощущения, – всё. Пиши – пропало.

– Не думай! – любил повторять ей Зильберман. – То, к чему я шёл десятилетиями, у тебя есть по факту рождения.

– Как же я могу не думать, если я смотрю, анализирую, прогнозирую?

– «Не думать» не значит «не знать». Знания приобретаются тупой зубрёжкой. Умение анализировать и прогнозировать – опытом. А «видеть» – талант смотреть на вещи изнутри – только для тех, кто родился сам, но часть его осталась там, в этом «внутри», – это от Бога. Так что не гневи Его глупостью своего думания.

– Да ну вас, Пётр Александрович, – отмахивалась она. – Вечно нагрузите мозг, а он у меня и так-то не очень здоровый.

– Здоровый. И один из самых совершенных, мне известных, а уж я людей немало на своём веку повидал.

Она неотлучно простояла при Зильбермане все три года. Уже на втором году интернатуры она самостоятельно дежурила по отделению обсервации, а по окончании была зачислена на должность ординатора отделения патологии беременности с фактическим правом принятия решений. Что для молодого врача, как правило, не только незаслуженная, но и непозволительная роскошь.