И все же мысли о случившемся с Джузеппиной не оставляли его. Даже ночью, когда, изнемогая от усталости, Чезаре наконец уснул, ему не удалось обрести успокоение. Кошмары мучили его всю ночь. То и дело он просыпался и прислушивался к легкому дыханию Джузеппины, которая скорее всего притворялась, что спит. Он чувствовал ее отчаяние.

Это была тяжелая ночь, но, когда наступил новый день, на лице Чезаре не осталось и следов пережитого — оно было спокойным и сосредоточенным, как всегда. Боль ушла в глубь души. Она не давала забыть о случившемся и о том счете, который он должен был кое с кем свести. И откладывать это он не собирался.

Газеты писали о войне, которая вот-вот перевернет весь мир, но Джузеппина не читала газет и не интересовалась политикой. Какой смысл обсуждать то, что решают немногие, а все остальные вынуждены принимать? Пусть об этом толкуют мужчины, вроде тех офицеров, что, выйдя из казармы на виа Ламармора, посторонились, чтобы дать ей пройти. На мгновение они прервали свой разговор и окинули ее оценивающими взглядами. Джузеппина прибавила шагу и свернула сначала на виа Коммедия, а потом на виа Гвасталла, где Акилле Кастелли, молодой коммерсант, вернувшийся недавно из Америки, основал первую в Милане фармацевтическую фабрику. Теперь он набирал женщин для производства и упаковки своей продукции.

Перед толстым усатым швейцаром у входа девушка растерялась.

— Чего вы хотите? — спросил он раздраженно.

— У меня письмо. — Джузеппина протянула ему конверт, который держала за край, как священник облатку. От смущения она готова была провалиться сквозь землю.

— Дайте-ка сюда. — Швейцар взял конверт, который был не запечатан, и прочел письмо.

— Отдел упаковки, — сказал он, возвращая рекомендацию дона Оресте. — Вниз по лестнице в подвал.

Это был длинный подвал со сводчатым кирпичным потолком, прохладный и сырой, предназначавшийся некогда для хранения вин, а теперь превращенный в отдел упаковки. В дверях ее встретил синьор Паоло Фронтини, начальник отдела и прихожанин дона Оресте, который уже ждал ее здесь. Он был добродушный и гладкий, как розовый поросенок, и при этом болтлив, как воробей.

— Посмотрим, посмотрим, — сказал он, пристально оглядывая ее. — Неплохо. Красивое платьице. И фартук тебе очень идет.

На ней было простое платьице из синей шотландки, едва доходившее до щиколоток, и белый фартук, который мать сшила из остатков старой простыни.

— Когда мне приступать? — спросила она робко.

— Минут через десять. Как только придут все остальные. — Он протянул ей белую шапочку. — А этим покрой свои волосы.

— Хорошо. — Она не понимала, для чего нужна шапочка — чтобы предохранять волосы или продукцию, — но послушно сделала как он велел.

— Читать умеешь? — Это был обязательный вопрос: неграмотных девушек не брали.

— Да, — не без гордости ответила она.

Он подвел ее к плакату с правилами фирмы, висящему у входа в отдел.

— Прочти внимательно, — сказал он ей, — и никогда не забывай. Читай же, — повторил он, потому что девушка медлила и вместо того, чтобы глядеть на плакат, смотрела в его водянистые воловьи глаза.

— Громко или тихо? — спросила она.

— Как хочешь. — И ткнул своим пальцем в плакат.

Первый пункт гласил: «На работе запрещается курить, сквернословить, разгуливать по фабрике без служебной надобности. Не подлежит оплате незаконченная работа или неполная неделя». Другой пункт категорически запрещал принадлежать к обществам или организациям, которые распространяют ненависть вместо милосердия. А последний пункт заставил ее затрепетать и покраснеть: «Во внерабочее время работницы должны вести себя добродетельно. Безнравственное поведение карается увольнением».

— Ну, это, пожалуй, к тебе не относится, — обронил синьор Фронтини.

— Да, — сказала Джузеппина, покраснев и смутившись еще больше.

Тем временем другие работницы входили в отдел и, почтительно поздоровавшись с начальником, проходили на свои места. Когда все уселись, синьор Фронтини представил им новенькую.

— Ее зовут Джузеппина, — сказал начальник отдела. — И она хорошая девушка. Смотрите, не обижайте ее и помогайте на первых порах. Она — как пустой флакончик, так что наполняйте ее только добрым.

Сказав это, он ушел, оставив ее, сконфуженную, в незнакомой обстановке, среди чужих женщин и девушек.

— Иди сюда, Флакончик, — пошутила пожилая работница, указав ей на стул возле себя.

Кто-то тихонько хихикнул.

— Мне кажется, он сам флакончик, — заметила другая, намекая на круглое лицо и объемистое туловище Фронтини.

— Ну, хватит болтать, — ворчливо сказала пожилая работница. — А ты не стой тут столбом, — сказала она, обращаясь к Джузеппине. — Садись вот здесь, рядом.

Девушка заняла место на плетеном стуле, указанном ей, и робко огляделась. У нее одной были длинные волосы, заплетенные в косы и свернутые на затылке узлом. Другие работницы носили короткие волосы, с завивкой и на косой пробор.

— Что я должна делать? — Она готова была стараться изо всех сил, лишь бы побыстрее достичь их уровня. Ради этого она была готова на все.

— Лучше один раз увидеть… — улыбнулась ей пожилая работница с симпатией. — Смотри, как я делаю, и делай так же.

Свет, проникавший сквозь длинные и узкие отверстия, заменявшие здесь окна, едва освещал старинный подвал, поэтому три электрические лампы горели над длинным столом, за которым работали двадцать женщин.

Они сидели на плетеных стульях и, чтобы уберечь ноги от сырого пола, ставили их на длинные перекладины, прибитые к ножкам стола. В углу возвышалась чугунная печка с котлом, которая в зимние месяцы обогревала фабрику и этот подвал. На стене висело распятие, под которым горела маленькая лампадка. Сбоку тянулись грубо сколоченные стеллажи, предназначенные для упаковочных материалов.

Воздух в подвале был напитан запахом, который вдруг напомнил Джузеппине о смерти отца. Она побледнела, и ее большие глаза стали огромными, как у раненого оленя.

— Тебе нехорошо? — обеспокоенно спросила работница.

— Этот… этот запах, — пролепетала она.

— Назови его просто вонь.

— Но что это? — Джузеппина хотела узнать название этого вещества.

— Катрамин. Сегодня мы упаковываем катрамин. Вот ты и чувствуешь вонь. Когда же мы упаковываем туалетное мыло, тут другая музыка.

Девушки, слышавшие их разговор, засмеялись.

Джузеппина знала мыло Кастелли, она видела его на витринах парфюмерных магазинов. «Экстракт розы», «Экстракт фиалки» — это были изящные упаковки, где в чарующем овале изображались лица прекрасных дам. В шляпах с перьями, с бархатистой кожей и удивительными прическами, в обрамлении цветов, нарисованных пастелью, они были символом богатства, уважения к себе и хороших манер. Она видела их во сне спускающимися с облаков, а они, оказывается, поднимались из сырого подвала, где пахло чем-то похожим на деготь, сыростью, потом и тяжелым трудом.