их никому, кроме него. Мои советники придерживались другого мнения. Они считали, что я пока не подписал никаких обязательств и поэтому волен распоряжаться полотнами по своему усмотрению. С профессиональной точки зрения они, возможно, и были правы. Но я тем не менее твердо считал, что данное мной слово обязывало меня держать его так, как не обязывает никакая подпись. Я объявил, что готов к процессу, который казался мне неизбежным. Как раз в эти дни колье из черного жемчуга было продано. Мгновенно наша жизнь изменилась. Больше никакой стирки белья, никакой кухни и посуды; эра мимолетной обеспеченности открылась перед нами.

Русская колония в Нью-Йорке оказалась довольно большой. Мы нашли там многих друзей, среди них полковника Георгия Лярского и одного из моих товарищей по гимназии Гуревича, талантливого скульптора Глеба Дерюжинского, который за время нашего пребывания в Нью-Йорке удачно выполнил бюсты жены и мой. Барон и баронесса Соловьевы были в числе наших новых знакомых и скоро стали нашими близкими друзьями. Мы вращались главным образом в кругу художников и музыкантов. Рахманиновы, Зилоти, и особенно жена знаменитого скрипача Коханьского показали себя настоящими друзьями в самые тяжелые для нас дни. Однажды Рахманинов исполнил свою знаменитую прелюдию до-диез-мажор, а после этого сделал интересный комментарий к ней, объяснив нам, что тема этой прелюдии передает агонию заживо погребенного.

Барон Соловьев, работавший у авиаконструктора Сикорского, однажды повел нас в мастерские, где Сикорский с помощью всего шести русских офицеров-авиаторов только что построил свой первый самолет. За этим визитом последовал сытный завтрак в маленьком загородном доме, где Сикорский жил с двумя пожилыми сестрами.

Соловьевы несколько раз возили нас к одному из своих друзей, генералу Филиппову, купившему частное владение в горах, в четырех часах езды от Нью-Йорка. Это были дни чудесного, беззаботного отдыха, который так ценила Ирина, измученная светской жизнью, которую нам приходилось вести в Нью-Йорке. В имении генерала мы словно обрели уголок нашей родины. Наши хозяева, их дом, их образ жизни, даже покрытые снегом горные склоны – все создавало иллюзию, что мы перенеслись в свою страну. Днем мы просто гуляли по окрестностям, а вечером, воздав должное борщу и пожарским котлетам, собирались вокруг большого камина, где горели огромные поленья, освещая комнату. Я брал гитару, и мы пели русские песни. Мы чувствовали себя счастливыми вдали от Нью-Йорка, от его приемов и фальшивой жизни, так утомлявшей нас.

* * *

В те годы в Нью-Йорке был ресторан под названием «Русский Орел», принадлежавший генералу Ладыженскому. Его жена-генеральша, для друзей – Китти, была особой зрелого возраста, но не боялась пройтись в русской пляске в сарафане и кокошнике в форме двуглавого орла. Исполняла она и цыганские песни, а иногда даже танцевала менуэт в платье с кринолином и напудренном парике. Конечно, мы ходили в «Русский Орел» не только ради нее. Там были три кавказца в белых черкесках. Среди них особенно выделялся Таукан Керефов, замечательный танцор.

Русский Красный крест в Соединенных Штатах, как и повсюду, постоянно испытывал всяческие трудности. Его президент господин Буймистров обратился к нам за содействием, и мы создали новую международную организацию «Russian Refugee Relief Society of America and Europe». Ее целью было дать русским беженцам возможность приобрести профессию, которая обеспечила бы их жизнь в изгнании и пригодилась бы в будущем.

Ирина лично от себя обратилась с призывом к Америке и к Европе: «Я прошу вас помочь нам. – писала она. – Ваша поддержка даст эмигрантам возможность вновь стать полноценными членами общества, и в день, когда они вернутся в свою страну, они с любовью и признательностью вспомнят о тех, кто помог им в годы тяжелого испытания.»

На наш призыв откликнулись влиятельные люди, вскоре возникли комитеты по организации благотворительных базаров, балов и концертов. Подлинным нашим триумфом явился бал, данный в пользу кавказских эмигрантов. Кавказские танцы, в которых выступали и дети танцоров в национальных костюмах, стали гвоздем вечера. Успех был огромный, сумма сбора превзошла все ожидания. Честь такого успеха принадлежала главным образом Таукану Керефову, который помогал нам организовать этот бал. Он руководил танцами и выступал сам. Как для всех кавказцев, дружба для Таукана была превыше всего. Я снискал его дружбу, потому что занимался проблемами его соотечественников, а также спас его самого, быть может, от электрического стула. Очень красивый и обаятельный, он всегда пользовался большим успехом у женщин. Однажды он покорил замужнюю женщину, и она забеременела его трудами. Младенец был сочтен нежелательным и по совету секретаря обманутого мужа и с помощью акушерки не появился на свет. Узнав об этом, дикий кавказец вспылил. От его простой, цельной натуры ускользали все тонкости, имевшиеся в кодексе западной цивилизации. Он решил отомстить за убийство своего ребенка самым понятным ему образом – убив несостоявшуюся мать, ее мужа, секретаря и акушерку. Для этого он купил револьвер. Но накануне дня этой массовой казни он, по счастью, пришел ко мне и поведал о своем преступном намерении.

После патетического разговора, длившегося всю ночь, он с большим трудом отказался от планов мести. С того дня Таукан стал мне предан до такой степени, что, когда мы покидали Соединенные Штаты, он бросил все, чтобы ехать с нами в Европу.

Настала весна. Уже полгода мы находились в Нью-Йорке, и пора было возвращаться домой. Дело с Виденером можно было решить только через суд; а что касается конфискованных таможней драгоценностей, то сумма, назначенная для их выкупа, превышала мои возможности.

Деньги, полученные от продажи вещей, доверенных Картье, я поместил в дело, связанное с недвижимостью, и, вернув себе, наконец, «сокровища русской короны», мы отплыли во Францию. Не без сожаления покинули мы гостеприимный, но очень утомительный Нью-Йорк. Американская страница была перевернута – по крайней мере, я так считал, – и мы с радостью ждали скорой встречи с нашей дочерью, родными и жаждали возвращения в маленький дом в Париже, ставший нашим домашним очагом в изгнании.

* * *

Спустя несколько дней после нашего возвращения в Париж я получил несколько вырезок из американских газет, в том числе статейку под названием «Приключения князя Юсупова в Америке», напечатанную в просоветской русскоязычной газетке, выходившей в Нью-Йорке:

«Из Москвы по телефону:

В Москве получено известие о грандиозном скандале, случившемся в Нью-Йорке. Герой скандала – светлейший князь Юсупов, граф Сумароков-Эльстон.

Приезд князя Юсупова в Нью-Йорк наделал много шума. Все американские газеты писали о нем, просили у него интервью и помещали его портреты.

Юсупов пустился в сомнительные спекуляции, открыл игорный дом и в итоге очутился