Писательница и Кира тоже засуетились, а Сид посмотрел на Артема с откровенным интересом. Как человеку, не имеющему проблем со здоровьем, ему было любопытно: а что такое боль?

— Вот что значит жить в постоянном напряжении, — покачал головой Грушин. — Довел ты себя, Тема.

— Замолчи! — закричала Инга.

— Ничего, ничего, мне уже лучше, — прошептал Артем и достал из кармана плоскую коробочку с лекарством. Сунул в рот таблетку и взял поспешно протянутый Кирой бокал с минеральной водой. Пожаловался: — И в самом деле: нервы.

— Артем Дмитриевич, вы не так поняли, — сказал вдруг Валентин, который все еще стоял у буфета.

— Не хочу с тобой разговаривать. И чтоб завтра же… То есть в понедельник… В общем, ты меня понял.

— Ну так что? — спросил следователь.

— Идемте, — решительно сказал Валентин и направился к двери.

— Я вас провожу, — вызвался Грушин и тоже подхватил со стола подсвечник.

Трое мужчин вышли из каминного зала.

— Тебе лучше? — негромко спросила Инга.

— Да. Прости меня, — и Артем легонько сжал ее руку. Потом поднялся из-за стола: — Прошу прощения, господа, но мне надо спуститься вниз. Я хочу выяснить, работает ли телефон. Мне все это не нравится.

— Разумно, — заметил Сид. В это время Артем задержался у буфета, явно заинтересовавшись его содержимым. И промычал нечто невразумительное: «Гм-м-м…»

— Постойте-ка… — спохватилась вдруг Прасковья Федоровна. — Даня сказал, что здесь все разбиты на пары. Шантажируемый и шантажист. Если Валентин шантажист, то кого же он тогда шантажирует? И чем? А?

Артем, уже направившийся было к дверям с подсвечником в руках, обернулся:

— Вы же сами заметили недавно, что все это шутка.

— Да, но…

Бизнесмен шагнул в коридор. После того как из каминного зала унесли три подсвечника, там стало темно и мрачно. Оставшиеся два давали немного света. Буфет тонул в полумраке. Дверцы его были по-прежнему распахнуты.

— Мне не по себе, — зябко пожала плечами Инга. — Что он так долго?

— Кто? — спросила Прасковья Федоровна.

— Грушин. Когда он вне поля зрения, я начинаю бояться.

— Чего? — вновь спросила писательница.

— Перестаньте кривляться! Нет здесь случайных людей! Нет! — и Инга вскочила. — Артем прав: у вас нервы железные. Но это не спасет от… Я пойду, найду Грушина. Мне срочно надо с ним поговорить.

— Неужели ты заберешь еще один подсвечник? — жалобно спросила Прасковья Федоровна. — Здесь же будет совсем темно!

— Предлагаете мне сломать себе шею в темноте? — с вызовом сказала Инга. — И облегчить задачу Грушина? Ведь он хочет, чтобы никто не ушел отсюда! Живым… — тихо добавила она. — Ну, хорошо, я прекрасно ориентируюсь в доме.

— Еще бы! Ты здесь все углы обшарила! — зло сказала вдруг писательница. Не ответив на выпад, Инга подошла к буфету. Сказала шепотом: — Пистолет… Бр-р-р… Ужас какой!

— Мать, ты как? — спросил Сид у Прасковьи Федоровны. — Я, кажется, знаю, что делать!

— И что? — шепотом спросила писательница у мужа.

Тот нагнулся к самому ее уху. Кира тоже приблизилась. Пока они что-то обсуждали вполголоса, Инга неслышно выскользнула в коридор. Похоже, она, подобно кошке, отлично видела в темноте. И на самом деле в огромном доме хорошо ориентировалась.

— Я выйду на балкон и… — громко сказал Сид. И обернулся: — А где же Инга?

— Ушла, — вздохнула Прасковья Федоровна. И сказала жалобно: — Мне надо в уборную. Все знают про мои больные почки. Санузел на первом этаже и на третьем. А на втором нет. Я возьму один из подсвечников?

— На улице не так уж темно, на соседнем участке горит свет, — пожал плечами Сид. — Уж лучше, чем здесь. Пойду прикину, можно ли спуститься с балкона вниз. Или спрыгнуть, не сломав себе шею. Заодно воздухом подышу. Жарко здесь.

И, подойдя к балконной двери, отодвинул тяжелую портьеру, потом сдвинул в сторону тюль. И дернул за шпингалет.

— Черт! Не поддается! Они уже окна на зиму закупорили! Понятно, почему такая духота!

— Я помогу! — метнулась к нему Кира. Видимо, той до смерти хотелось выбраться поскорее из этого дома. Хоть через дверь, хоть через балкон. Только бы выйти. Пока они возились с балконной дверью, Прасковья Федоровна взяла один из подсвечников и тихонько вышла.

В каминном зале стало совсем мрачно. Наконец балконная дверь поддалась, и Сид издал торжествующий вопль. И обернулся:

— Мать? Где она?

— Ушла… — тихо сказала Кира.

— Пойду обследую балкон. Кто знает, чего еще ждать от этого психа? Может, пригодится.

— Иди, — все так же тихо сказала Кира.

Сид шагнул на балкон, а она зачем-то вновь задернула портьеры. Вернувшись на свое место, Кира буквально упала на стул, обхватив голову руками. И издала при этом тихий стон. Потом вдруг подняла голову, и выражение ее лица изменилось. Она вскочила и направилась к буфету…

ПЕРВАЯ БИТАЯ КАРТА

Прошло минут пятнадцать с того момента, как следователь Колыванов завел в хозяйский кабинет Валентина Борисюка и дверь за ними закрылась. Остальные гости разошлись кто куда. Каждый пытался найти выход из сложившейся ситуации. Артем искал телефон, Сид обследовал балкон, Инга пыталась вразумить Грушина. Во всяком случае, так она сказала.

Но когда через десять минут Даниил Грушин с бронзовым подсвечником в руках подошел к дверям своего кабинета, он был один. Хозяин дома постоял, прислушался. Никакие звуки в коридор не проникают. И вдруг ручка повернулась. Дверь распахнулась, Валентин Борисюк, шатаясь, вышел из кабинета.

— Что случилось? — поинтересовался Грушин.

— Ничего.

Борисюк плотно прикрыл за собой дверь и вдруг с отчаянием сказал:

— Все кончено! А как же Маринка?

И с надеждой посмотрел на Грушина:

— Послушайте, Даниил Эдуардович, одолжите мне денег!

— На адвоката? — с иронией спросил тот.

— Я отработаю! Все, что хотите! Я…

— Ну-ну, Валентин, — дружески похлопал его по плечу хозяин дома. — Успокойся.

— Нет, вы не понимаете!

— Разве? Пойдем в каминный зал, к остальным гостям.

— Погодите. Насчет денег…

— Вынужден тебя разочаровать. Мое положение не лучше. В понедельник должен предстать перед грозными очами тестя. Попробуй поговорить с Артемом… Дмитриевичем.

— А вы слышали, Даниил Эдуардович, что он мне сказал? Именно сейчас, когда мне так нужны деньги, я теряю работу!

— Раньше надо было думать, — усмехнулся Грушин. — Ну, пойдем.