– Ага, котик, я ела с тобой из одной миски, значит, ты теперь меня за свою признал? – спросила Вера и тут же усмехнулась. Манера инженера всерьез разговаривать с животными оказалась заразительной.

После еды Вера, уже не слишком опасаясь оставлять за спиной Филимона, осматривала жилище Печиноги. Более всего ее поразило количество книг, которые были рядами расставлены на сколоченных из досок полках и занимали почти целиком две стены. Кроме огромного количества журналов и книг по геологии, минералогии и горному делу, Вере попадались и романы, и повести, и даже несколько сборников стихов. В одном из них, томике Надсона, лежала закладка – желтый клочок. Вера открыла страницу, шевеля губами, прочла вслух:

Оглянись – зло вокруг чересчур уж гнетет,

Ночь вокруг чересчур уж темна!

Мир устанет от мук, захлебнется в крови,

Утомится безумной борьбой, —

И поднимет к любви, к беззаветной любви

Очи, полные скорбной мольбой!..

Вера задумалась, потом аккуратно закрыла книгу и поставила на место.

Вся кухонная утварь уместилась на одной полке. Впрочем, наряды Печиноги, развешанные и разложенные во вместительном шкафу, тоже впечатляли. Вера вспомнила, что инженер велел ей подобрать что-нибудь для себя, и, поколебавшись, взяла голубую рубашку в мелкий рубчик и синие люстриновые шаровары. Не сумев отыскать пояса, она подвязала спадающие шаровары одним из многочисленных галстуков, а на босые ноги надела безразмерные меховые чувяки. Вся одежда Печиноги пахла нафталином и еще чем-то травяным, в чем Вера, поднаторевшая в запахах во время службы у Домогатских, признала запах дорогой туалетной воды, которой пользовался один из закадычных друзей покойного Павла Петровича.

Отчего-то в одежде инженера Вера почувствовала себя уютно и спокойно. Она свернулась калачиком под меховым одеялом, волей отогнала непрошеные мысли и почти сразу уснула. Филимон перебрался с комода ей в ноги и еще долго сидел на кровати неподвижным загадочным изваянием, глядя в окно на мохнатую звезду с долгими алмазными лучами.

Утром инженер разбудил Веру на середине запутанного, но вовсе не страшного сна. Она открыла глаза, но подниматься и вылезать из-под одеяла не торопилась. В руке Матвей Александрович держал за лапы убитого зайца. В густой шерсти Баньши еще не растаяли звездочки снежинок. На плоской морде пса виднелись следы крови.

– Прости, что поспать не дал. Туда-сюда путь не близкий, а у меня еще работа есть.

– Это вы простите, у вас из-за меня хлопоты.

– Пустое. Вставай, умывайся и поехали. Я тебе в дорогу свою шубу дам, свою так возьмешь, там разберешься – выбросить или починить можно. Я б на твоем месте выбросил.

– Выброшу, – кивнула Вера, вылезла из-под одеяла, встала на пол.

Инженер оказался неожиданно высоким, глядел сверху вниз. Раньше узнать времени не было, сначала на руках нес, после – она лежала, он сидел.

Баньши сразу же подошел к ней, обнюхал, удивленно взглянул на хозяина.

– Он удивляется, что на мне ваша одежда и запах ваш, – сказала Вера.

– Точно. Только Баньши не он, а она. Сука.

– Ну и велика же. Я думала – кобель.

– Все думают. – Печинога оглядел Веру в рубашке и шароварах, усмехнулся. – Надевай шубу и иди в сани садись. Баньши, дома остаешься. Карауль.

В дороге молчали так окончательно, словно ехали не люди, а два полена. Уже у самого дома Златовратских Печинога остановил лошадь, обернулся к молодой женщине:

– Хочешь, буду говорить всем, что от волков тебя отбил?

– Хочу… Только вы-то правду знаете.

– Я – все равно что никто.

– Спасибо вам.

– Пустое. Ты держись. В каждом испытании свой ключ есть.

– Что ж с ним делать?

– Отыскать замочную скважину и повернуть.

– Вы отыскали? – спросила Вера и почему-то вспомнила томик стихов с желтым клочком-закладкой.

– Ищу. Н-но!.. Вон, гляди, кто-то на крыльце в одном платьишке прыгает. Не хозяйка ли твоя? Небось обыскалась! Давай беги… Да забирай шубу-то, забирай. У меня еще две есть. И помни – волки. Серые, зубастые. И Матвей Александрович Печинога с ружьем и своей сукой Баньши. Беги!

1884 г. от Р. Х., февраля 26 числа,

Тобольская губерния, Ишимский уезд, г. Егорьевск

Здравствуй, милая моя подруга Элен!

Как же я по тебе соскучилась, если б ты знала! Какая тихая радость – сидеть с ногами в качающемся красном кресле, смотреть на твой аристократический профиль, склоненный над книжкой или вышивкой, слушать твои тихие комментарии к моим рассказам, каждый снабженный десятком извинений за то, что ты имеешь собственное мнение по данному вопросу (и зачастую в сто раз умнее моего!). Тогда я не ценила. Как мне всего этого не хватает теперь!

Впрочем, и здесь, в Егорьевске, я не позволяю себе скучать. Жизнь – довольно короткая и неожиданная штука (сложилось, что я, быть может, знаю это лучше других), и нет никаких резонов тратить ее на нытье и меланхолию.

Помимо подготовки спектаклей я открыла для егорьевцев еще одно развлечение – коньки. У них это было совершенно не в заводе. Я долго расписывала местной молодежи всю прелесть наших петербургских катков, с их музыкой, лукавством, румяными щеками, туго обтянутыми шерстяными чулками ножками, вечерними фонарями и голубыми согласными облачками дыхания, вырывающимися изо рта катающихся пар. «А почему же непременно – парами?» – недоуменно спрашивали наивные егорьевцы. Пришлось напрямую объяснить, что в этом – весь смысл, по крайней мере большая половина его. Выслушав меня, молодежь печально вздыхала, пожимала плечами, чувствуя себя еще чем-то обделенной.

Но ты же знаешь Софи! Когда я останавливалась на полдороге?

В конце концов сыскалось целых две пары вполне приличных коньков: одни нашел Илья, в трактирном чулане, в куче всякого барахла, а вторые, в числе приданого, тридцать лет назад привезла в Сибирь Николашина маменька – московская дворянка Евпраксия Александровна.

Как ты понимаешь, оба наперебой пытались преподнести коньки мне. Я взяла у Ильи (они были новее и лучше), а Николашу утешила тем, что он будет кататься со мной в паре. Барышни Златовратские ныли так оглушительно, что вынудили Николая пообещать коньки им.

Дальше закадычные приятели Ильи – Минька и Павка (они сыновья гранильного мастера, наполовину инородцы и, хоть и не близнецы, до странности похожи друг на друга) – притащили большую деревянную лопату, за ручку которой можно держаться вдвоем или даже втроем, и довольно ловко расчистили от снега площадку на так называемых Березуевских разливах. Местная речка образует в низине какую-то хитрую петлю, сливается с болотом, которое раньше было озером… в общем, какая-то гидрографическая диковинка приводит к образованию обширных, слегка залитых водой пространств, окаймленных весьма глубокою рекою. Летом в этих пространствах вырастает тростник и выводится множество комаров и разноцветных уток. Охотиться туда ездят на лодках, а молодых уток, говорят, в иные годы можно ловить прямо руками.