Чаепитие получился столь теплым и душевным, что она сама в первый раз за два года сумела расслабиться и… на следующий день все повторила. К большой радости всех приглашенных.

Так пятичасовые чаепития стали традицией. Таша и сама не заметила, как вместе с соседями на них пришли несколько гостей из «Особняка». Но она обрадовалась им, ей было приятно порадовать покинутых стариков. Неожиданно появилось чувство, что, отдавая другим, она сама получает несоизмеримо больше. Затем подтянулись еще желающие и любопытствующие, а к концу лета на пятичасовой чай у Таши собирался почти весь поселок.

В атмосфере добродушия и добрососедства она расслабилась. Ей показалось, что призраки отступили, и спустя некоторое время она решила дать себе возможность выспаться.

Завершив все дела пораньше и уложив детей, она улеглась в свое аскетическое ложе. Но едва голова коснулась подушки, вместо привычной черной бесконечности перед глазами появились кольца дыма и безумная пляска огня. А затем крик. Женский крик.

Больше в ту ночь она так и не уснула. Сидела на стеклянной веранде, глядя в темноту. Таша зажгла толстую свечу, которую сама сделала с детьми, и ее слабый огонек стал единственным намеком на свет в кромешной тьме, которая ее окружала и не желала отступать ни при каких условиях.

* * *

Перед тем как толкнуть калитку, Татьяна замешкалась. Сквозь открытые окна небольшого домика, куда лежал ее путь, звонкой мелодией лились детские голоса. Перекрикивают друг друга, захлебываются, ноты смеха звенят и создают причудливую симфонию. Счастья ли? Возможно. Скорее всего. Несчастные дети так не смеются. Впрочем, что она действительно знает о детях? И о счастье?

От ощущения собственной неполноценности спазм сдавил горло, и в глазах защипало. Татьяна рассердилась. Чего нюни распустила? Ты официальное лицо, вот и веди себя подобающе! Впрочем, к роли «официального лица» ей предстояло привыкнуть. Она толком не знала, как полагается себя вести. С одной стороны, ей хотелось, чтобы в ней признавали представителя власти, а с другой… С другой – ей отчаянно хотелось, чтобы ее любили. Дети, взрослые, неважно, кто-нибудь.

Татьяна толкнула калитку – та была не заперта, и она невольно думала, что в этом доме наверняка никогда не закрывают дверей. Она шагнула в сад, укутанный жужжанием пчел, щебетом птах и шорохом бабочек, в невообразимом количестве порхавших над цветущими розами, астрами, клематисами, флоксами, гладиолусами и другими цветами, названий которых Татьяна и не знала – садовник из нее был так себе.

В первый год после свадьбы она посадила на даче Эдуарда фруктовые деревья, мечтая о том, как будет вместе с детьми обрывать черные черешни и брызжущие соком яблоки, но растения не прижились. Впрочем, детей она тоже не родила. Да и на дачу она сейчас не ездит. Надо бы ее продать, чего стоит зря. Такого дома, как у этой женщины, у нее все равно, наверное, никогда уже не будет.

Прямо от калитки одна за другой рядом шли арки, густо оплетенные розами. Проходя под их сенью, Татьяна медленно направилась к небольшому домику, стараясь не задавать себе в миллионный раз один и тот же вопрос: как хозяйке дома все удается? Где она черпает время, силы, энергию на четырех детей, хозяйство и сад? Возможно, она что-то скрывает? Может быть, под покровом ночи в ее дом приходят специально обученные люди и делают за нее всю работу? Татьяна фыркнула от нелепости этой мысли. Нет же, такие женщины действительно существуют. На их фоне особенно остро чувствуешь собственную неполноценность.

На несколько секунд Татьяна остановилась возле пышного куста гортензии и вдохнула вязкий аромат. Кустарник в полтора человеческих роста свесил до земли тяжелые грозди цвета ванильно-клубничного десерта и надежно укрыл незваную гостью, давая той возможность рассмотреть происходящее в доме сквозь широко распахнутые окна.

Таша, таким странным именем называла себя хозяйка дома, и ее дети сидели прямо на полу, образовав плотный полукруг. Перед ними на низком столике стоял макет нового кукольного домика.

Больше полугода назад, когда белоснежные зимние хлопья накрыли почерневшие осенние листья, Таша нашла новое занятие – кукольные домики. Первый вышел немного неуклюжим, зато второй с охотой купили на ярмарке мастеров, и с того момента ее поделки вошли в моду. Поговаривали, что некоторые сумасшедшие мамашки платили за них космические суммы. Домики никогда не повторяли друг друга и делались под индивидуальный заказ. Узнай Татьяна, что заказы у Таши уже расписаны на два года вперед, она бы точно решила, что мир сошел с ума.

Новый домик был похож на замок, стоящий в лесу, и собравшиеся вокруг него дети отчаянно спорили.

– Мы должны сделать мост! – запальчиво говорил восьмилетний Митя, отрастивший волосы и ставший похожим на хозяйственного домовенка из старого мультфильма.

Длинные космы лезут в глаза – не стрижет она их, что ли? Холщовая рубаха ярко-голубого цвета, так удачно оттеняющая Митины васильковые глаза, подпоясана чем-то наподобие тонкого каната. Серые льняные брюки и босые ноги – мальчишка сидел, подогнув их под себя по-турецки и, казалось, не испытывал ни малейшего неудобства и не замечал сквозняка, наверняка струящегося по полу: двери в старом доме были расшатаны и полны щелей.

– Но по мосту в замок залезет дракон и украдет принцессу! – глаза маленькой Маши, его сестры, наполнились слезами. Ей отчаянно не хотелось подвергать принцессу опасности.

– Ну и пусть залезет, прекрасный принц принцессу защитит, – пожала плечами Катя. Старшая, ей в этом году исполнялось двенадцать, насколько помнила Татьяна из личного дела. Девочка уже начала превращаться из тощего нескладного утенка в молодого лебедя, обещающего стать самым красивым в стае.

Пушистая коса до пояса, длинная шея, изящный поворот головы, стройные длинные ноги, виднеющиеся из-под короткого платья серого цвета, пошитого из той же материи, что и штаны брата. По мнению Татьяны, платье было слишком коротким, но Ташу наверняка не беспокоили такие условности.

Самый младший член семьи – трехлетний Антон – ничего не сказал. Ребенок еще не говорил и на первый взгляд отставал в развитии – сидел на полу в одной распашонке и грыз заготовку фигурки, которую позже заселят в домик.

– Выношу на семейный совет, – вздохнув, вступила в роль третейского судьи Таша, и Татьяна буквально впилась в нее взглядом.

В сельской избе женщина выглядела чужеродным элементом: длинное платье и косынка, с трудом сдерживающая тяжелые темно-медные локоны. Тонкие черты лица и кожа молочной белизны английского фарфора. Она казалась персонажем, переместившимся во времени и по нелепой случайности очутившимся в этой эпохе.

На краткий миг лицо хозяйки показалось Татьяне знакомым, но она тут же убедила себя, что показалось: встреть она такую женщину, наверняка бы не смогла забыть.

Абсолютно все в Таше действовало на усталые директорские нервы – от дурацкого старомодного наряда до блуждающей на губах улыбки.

Она не сходила с Ташиного лица, и Татьяне показалось, что женщина не в себе. Впрочем, в этом не было никаких сомнений: ну кто бы в наше время стал добровольно жить в викторианской эпохе? Вместо того чтобы потакать ее странностям и капризам, женщину следовало бы госпитализировать и хорошенечко обследовать. И уж, конечно же, забрать у нее детей, пока не стало слишком поздно и никто не пострадал.