Брачный пир нынче ночью мне был приготовлен,

Время настало сорвать благоуханный цветок,

Что же – как вижу, весна здесь давно отошла.

Много красного цвета иль мало – грущу не об этом,

Но ни много, ни мало – нисколько!

Белый шелк незапятнан, отсылаю обратно.

И все же никогда, даже в самых бесстыдных снах, Мо не мог себе представить, чтобы у него возникло такое странное, неистовое желание, каким был одержим старый, насквозь трухлявый судья, мечтавший вскрыть свежую красную дыньку своими корявыми пальцами элитного стрелка. Он даже был склонен предположить, что случай судьи Ди, или китайский комплекс, остался неизвестен его великому учителю Фрейду, знатоку всех человеческих перверсий. Наоборот, в «Табу девственности» Фрейд полагал, что страдающий комплексом кастрации мужчина, лишая свою невесту девственности, воспринимает ее как «источник опасности»: «Первый половой акт с ней внушает ему особый страх». Кровь от дефлорации связывается у мужчины с раной и смертью. «Он боится, – продолжает Фрейд, – что женщина отнимет его силу, заразит его своей женственностью и сделает импотентом». Поэтому поручает лишить свою будущую супругу девственности какому-нибудь третьему лицу.

Фрейд и Ди – феномены разных миров. Если говорить начистоту, с тех пор, как Мо ступил на китайскую землю, его начали одолевать сомнения в безупречности психоанализа. Может, у Горы Старой Луны нет эдипова комплекса, как у всех людей? Действительно ли мужчины, которых она любила и еще полюбит, и даже он сам, Мо, всего лишь замещают для нее образ отца? Почему судья Ди так жаждет отведать красной дыньки и не боится за свой пенис? У него что, нет комплекса кастрации? Мо казалось, что судьба насмехается над ним, играет им, как капризный деспот.

По ночам эти вопросы заставляли его ворочаться без сна в постели. Он пытался подыскать на них ответы в рамках психоаналитического учения, но понимал, что все эти ответы притянуты за уши. Больше всего его мучило, что он никак не мог отделаться от этих мыслей, хоть и знал, что никогда не докопается до истины.

Иногда он с горечью думал, что не годится в аналитики. Ему не хватает уверенности в себе и практических знаний в области секса, он страшно робеет перед людьми.

Чтобы отблагодарить зятя мэра, Мо преподнес ему веер, расписанный в двадцатые годы художником-монахом: птички на камнях чистят перышки рубиновыми клювиками. В ответ старый друг снова пригласил его в ресторан, но для разнообразия не в свой, а в другой, на противоположном конце города. После обеда он повел его в чайный домик на берегу реки в стиле Шанхая тридцатых годов, с лаковыми ширмами, низкими резными столиками и вышитыми атласными подушками. Из глубины зала лились еле различимые звуки мягкой, нежной музыки.

– Видишь вон ту девушку, которая сидит в холле на бамбуковом стуле? – спросил зять мэра.

Мо посмотрел, куда он указывал. Девушка была молоденькая, лет восемнадцати от силы, со свисающими до плеч тусклыми крашеными рыжими патлами. На ней была белая блуза, доходившая до середины бедер. Чтобы взглянуть поближе, Мо встал и прошел мимо нее, как будто в туалет. Свет в зале был приглушен, но он разглядел невзрачное личико с выщипанными бровями, выставленную напоказ плоскую грудь – блуза была расстегнута, а черный кружевной бюстгальтер просвечивал насквозь – и костлявое тело.

– Девственница для судьи? – спросил он, снова усаживаясь за столик.

– Нет, шлюха, специально для тебя.

На несколько мгновений Мо онемел. Непроизвольно еще раз окинул взглядом девушку. И наконец пробормотал, чувствуя, что краснеет до ушей:

– Как это – специально для меня?

– Ну, можешь с ней забавляться. И не беспокойся – все оплачено.

– Нет-нет… Спасибо, мне не хочется.

– Ну, ты меня разочаровываешь, старик. А я-то в прошлый раз тебя зауважал. Ты с такой страстью говорил об этой своей подружке, которую посадили за фотографии, и о психоанализе – все это потрясающе. Но мне и жалко тебя стало. Вид у тебя утомленный, измученный, голодный. Бери пример с судьи Ди, подзарядись у женщины энергией инь, обнови свою жизненную силу.

Загадка разрешилась. В словах приятеля Мо открылось нечто важное. Его обдало жаром, он часто задышал, и даже очки его запотели.

– Ты хочешь сказать, что этот негодяй судья хочет получить девственницу, чтобы зарядиться жизненной силой?

– Ну разумеется, бодростью, силой, здоровьем… Хоть я и старый зэк, но могу просветить тебя по части секса. Так вот, для китайцев секс – это способ достичь двух очень важных и абсолютно не связанных друг с другом вещей. Во-первых, зачать ребенка. Обыкновенная физическая работа. Глупо, конечно, но иначе это не делается. Во-вторых, зарядиться, впитать женскую энергию партнерши. А если это девственница, подумай только! У нее слюна куда ароматнее, чем у замужней женщины, а вагинальные выделения во время полового акта действуют невероятно благотворно. Вот где источник чистейшей жизненной силы.

Две длинные вертикальные палочки, перечеркнутые двумя короткими горизонтальными, – ложе. Еще три тонкие, как волоски, загнутые на концах – опущенные ресницы на закрытом глазу. Сверху над глазом – указующий перст, в знак того, что он видит и во сне. Все вместе – значок «сон» в старинной китайской иероглифической письменности, которой три с лишним тысячи лет. В студенческие времена, когда Мо было двадцать лет, его покорила лаконичность, придававшая этому иероглифу таинственную, почти божественную красоту. Он отыскал его в Императорском музее – он был начертан на черепаховой пластинке, темной, растрескавшейся, полупрозрачной и такой древней, что, казалось, от одного дуновения вот-вот рассыплется в прах вместе с чудесными письменами.

Писец, живший в те далекие времена, и представить себе не мог, что пройдет несколько десятков веков, и его детище станет афишей бродячего психоаналитика. Мо старательно скопировал иероглиф, пропорционально увеличив его, на лоскут черного шелка, вырезал и попросил портного пришить на приятно пахнущую стиркой и камфарой белую простыню, которую без ведома матери стащил из ящика комода черного дерева. А сверху распорядился поместить три строчки красной краской: большими иероглифами «Толкователь снов» и помельче «Психоаналитик. Обучался во Франции. Последователь Фрейда и Лакана».

Оставалось приделать к знамени древко. Мо обошел весь строительный рынок, перебирая бамбуковые жерди. Но все они никуда не годились. Им не хватало гибкости и крепости, чтобы удержать знамя и не сломаться от ветра. Нечто подходящее нашлось дома: он долго колебался между шестом, на который матушка вешает белье, и отцовской складной удочкой, состоящей из нескольких лакированных бамбуковых палок. В конце концов выбрал удилище – пусть не такое прочное, но более приятное на вид.

В ту теплую летнюю ночь сон Мо был коротким и тревожным. Просыпаться по утрам, с тех пор как он прочитал «Превращение» Кафки, всегда было для него пыткой. Но на этот раз он чувствовал себя на диво свежим и бодрым. Встал, оделся, выглянул в окно. На северной стороне неба еще виднелась одинокая звезда – наверно, Полярная. Впервые с самого приезда он видел звезду в этом насквозь закопченном городе. Он счел ее появление добрым предзнаменованием для намеченной психоаналитической вылазки. Звезда еще не успела исчезнуть, когда он выехал из дома на старом дребезжащем велосипеде отца. Улицы в этот час были неопределенно серые, будто утратившие краски. Мо доехал до самой окраины и остановился перед небоскребом, в окнах которого, точно в огромном зеркале, отражался во всей красе восход солнца над рекой Янцзы. Он развернул свое знамя и привязал его к концу тщательно укрепленного на багажнике удилища. А затем снова вскочил в седло и помчался во весь опор – знамя гордо развевалось по ветру. Вперед, на юг!