срывали свои связки, и, как ни странно, у здорового чума, такое случилось бы куда быстрее, реши он орать в таком количестве. У подобных больных это продолжалось месяцами.

Самоху же не было удивительно, что такое вытворяют с ним эсчекисты. Сначала издевательства в поезде, потом в КПП, сама эта роба фиолетового цвета, теперь этот сумасшедший, который определённо не даст ему спать. Да и какой спать — ему ведь нечем укрыться, и вонь из унитаза, которой явно отключён от воды, чтобы нельзя было смыть. Ясно одно — они хотят довести его до состояния, когда он сам попросит текст, который ему необходимо будет зачитать, а потом подтвердить. И всё это лишь для того, чтобы смягчить себе условия. Это явно максимум, что можно будет от них получить: камера с работающим унитазом, хоть какое одеяло и отсутствие вечно орущего сумасшедшего в камере напротив. Вот, что он должен будет получить за своё согласие сотрудничать с ними, полностью предав свою веру и поставив жирный крест на карьере.

***

Как ни странно, но в какой-то момент он заснул. Часа за два до того, как его разбудили. И хоть этого было совершенно недостаточно, но это лучше, чем ничего. Самоху снилось, как он стоит в алтарном помещении храма Чёрного Камня в Чум-бату, один. И смотрит на престол. Тот самый престол, который полагался патриарху в том случае, если службу проводил он… Какой это был недостижимый престол, ведь Неврох делал всё, чтобы там не оказался ни один митрополит.

В обычное время все службы вёл настоятель храма Долонох. А на особые праздники такую службу проводил лично патриарх, и получалось, что на этом престоле сидит либо Долонох, либо Неврох. Ни один из митрополитов при патриаршестве Невроха не удостоился такой чести. При том, что в прошедшие времена, такое практиковалось ежегодно.

Это лишь символ, не более того, но провести службу в главном храме Чум-бату теперь бы значилось наметиться на святой престол. Это место после себя Неврох обещал именно Самоху. Тому, кто продолжит его дело и укрепит главенство духовной власти. Сделает всё, чтобы слово патриарха было важнее и весомее всех слов Центрального Комитета Империи. И самое главное, чтобы это слово было окончательным.

Для этого так нужна была инквизиция, и нужно было держать в таком страхе и имперскую армию, и администрацию, и простых рабочих, и особенно СЧК.

Справа от него в алтарном помещении показался полковник Базанхр. Ничуть не обгоревший, а даже скорее в какой-то новой форме… И с другими погонами. Уже генеральскими.

Самох удивлённо посмотрел на него и спросил:

— Когда ж это Вы успели стать генералом?

— В тот день, когда мы успели меня сжечь, предварительно разболтав и отравив своим ядом. В этот же день я стал генералом. Посмертно…

— И за какие заслуги?

— Самоуверенность, тщеславие и бахвальство. За что наградили и Вас.

Болотников

Болотников сидел не в очень тёмном помещении, не очень сыром и не очень мерзком. Собственно то, что он ожидал увидеть в тюрьме хиви, сильно отличалось от реальности, причём в лучшую сторону. Рукомойник был с достаточно свежей водой, койка не сильно скрипела, и пружины её не упирались в спину, как это бывает обычно в таких случаях, а унитаз и вовсе был представлен в виде био-туалета, в лоток которого можно было спускать испражнения, в результате чего в камере почти не воняло.

Мало того, ещё и крыс не было совсем — только мыши, и то немного. Во временных бараках маки их было куда больше, и иногда казалось, что их специально грузили вместе с поклажей, чтобы почём зря не оставить без дела.

Кормили три раза в день, и еда была не то что вкусная, а ещё и разнообразная. Гречка в масле, куриный бульон с вермишелью и борщ. Новость, что хиви едят борщ на ужин прямо-таки наносила удар ножом в спину — насколько же лучше они живут, нежели маки. Конечно, это не секрет, и, конечно, это логично, учитывая ситуацию, но когда видишь это своими глазами, пробуешь на вкус, то трудно победить себя и не начать думать о том, о чём раньше просто запрещал себе думать.

К чему вообще эта беготня, предсмертные хрипы и потуги, которые во многих случаях, оказываются не особо кому-то и нужны. В самом деле, никакие шахтёры и металлурги, находящиеся в рабстве, массово не убегали из мест заключения, находясь под гнётом чумов. Не очень-то им надо было испытывать судьбу где-то на свободе, при том, что при маки существовало достаточно районов, где ни чумы, ни хиви вообще и не появлялись. Почти полная безопасность — сиди себе да работай точно также, но во много лучших условиях. И нет. Люди не пытались поменять свой уклад жизни на такой, хотя надо было от них просто сбежать один раз.

Да, это требует определённого мужества и некоторой подготовки. Но по сравнению с ежедневным страхом смерти и всё новыми и новыми унижениями от чумов, это мужество и подготовка — просто ничто. Плюнуть и растереть — вот все усилия, которые были необходимы для того, чтобы начать жить нормально. И тем более, если кто-то из них переживал за тех, кто останется, так и легче всем договориться, и сбежать массово — оно и организованней и эффективней выйдет.

Но нет. Люди не доходили до этого. Уже больше ста лет они находились в рабстве в чудовищных условиях, не желая что-либо изменить… Так и зачем тогда маки? Зачем что-то подрывать, пытаться освободить, уничтожать новые и новые эшелоны имперских войск? Зачем делать то, что никто не просит и не ждёт?

Раньше у Болотникова был однозначный ответ, что по-другому просто нельзя. Что это их долг. Но теперь… Когда он своими глазами увидел, что даже тюрьма у хиви выглядит лучше, чем обычное жильё шахтёра, то такой ответ перестал был настолько подходящим. Теперь он казался просто бестолковым и никому не нужны, кроме его самого…

И тем не менее, маки ни разу не отвоевали ни один весомый участок у Империи. Ни разу не было такого, чтобы маки заняли какой-то сектор, шахту, и освободили в нём шахтёров, находящихся там, уж хотя бы затем, чтоб увести с собой. Этого не было ни разу. Причём, что самое важное — не было даже попыток это сделать… И вот это вызывало теперь неимоверное число вопросов…

Как он сам увидел, хиви, прикрывающих шахту не так много — батальон,