прямо на гумне или в развалинах старой часовенки, поросшей плющом, облюбовавшим это имение, купленное Пикассо еще в те времена, когда он любил бабушку Ольгу. Мы собирали яйца в курятнике, доили коров, пили их пенящееся молоко. Мне нравились теплые запахи хлева, свежескошенного сена. Мне можно было все потрогать руками: покопаться в грязи, в соломе, погладить круп телки или бычка. У меня было чувство, что для меня здесь нет ничего грязного. Жизнь была безмятежной, а отец преисполнен радости. Он смеялся, ему забавно было видеть нашу независимость, его радовало и то, что он может почувствовать себя самим собою. Здесь ведь не было дедушки с его капканом.

Кристине и в голову никогда не приходило идеализировать моего отца. Она принимала его таким, каков он был, с дурным и с хорошим. У нее и в мыслях не было попытаться обольстить Пикассо. Конечно, хомут на шее моего отца не раз повергал ее в отчаяние, но она хорошо знала, что с этим ей ничего не поделать. Она была из тех женщин, которые, уж коли влюбились в мужчину, принимают в нем все.

«Фрегат». Отец уже здесь. Курит. Перед ним пепельница, полная окурков сигарет «Житан». Щелкая пальцами, он подзывает официанта и бросает ему:

— Шоколад и кока-колу!

Шоколад мне, а коку — Паблито.

— В школе все в порядке? Вы выглядите что надо…

Ни к чему не обязывающий разговор: школа, наше здоровье, планы на неделю.

Планов у нас нет.

Пауза и потом вот что:

— У меня не было времени с вами повидаться. Я только что из Парижа. Вашему дедушке понадобились кисти и прочие принадлежности. Не мог же я все бросить…

Мы предпочли бы поговорить о Бернаре, ребеночке, которого ему родила его новая жена. Ребенок законный, по происхождению он Пикассо, как и мы с Паблито.

Ни он, ни мы не осмеливаемся затронуть эту тему.

А он уже встает, чтобы расплатиться с гарсоном. Достал из кармана пачку денег, вытаскивает стофранковую купюру. Он удивлен. Паблито так и не притронулся к кока-коле.

— Ты что, хочешь это здесь оставить? — говорит он с упреком.

Паблито поднимает стакан, опрокидывает в себя залпом… и кидается в туалет. Возвращается с глазами, покрасневшими от слез. Не кока-колу он изверг из себя, а отца, неспособного любить.

Первейшей заботой протестантской школы было не содрать с учеников побольше денег, а дать им хорошее образование. Пастор Моно предупредил мать: недостаток финансирования ставит коллеж перед необходимостью просто закрыться. Мы были в отчаянии. Что с нами будет?

Мать среагировала немедленно. Плюнув на все распри, она написала дедушке, объяснив ему, скольких усилий ей стоило поместить детей в такое заведение. Ей нужна его помощь. Он должен поучаствовать в расходах на образование своих внуков во что бы то ни стало. Она суетится как белка, отправляет еще одно письмо мэтру Антеби, дедушкиному поверенному, добивается, чтобы вмешался директор лицея имени Шатобриана, который тоже отправляет Пикассо своего курьера. Он оставил для нас места в своем учреждении. Он ждет ответа.

И наконец ответ пришел:

«Свяжитесь с моим поверенным…»

«Два ластика… две линейки… два компаса… две книжки… две тетрадки…»

В маленькой библиотеке, где, по договоренности с дедушкой, состоялась наша встреча с его поверенным мэтром Антеби, мы выбираем школьную утварь. Два ластика, две линейки, два компаса, две книжки, две тетрадки. Мы не имеем права взять ничего сверх того, что указано в перечне на листке бумаги, который нам передали. Подсчитано все до миллиметра. Если нам понадобится что-то сверх того, мы обязаны спросить у священной особы — поверенного. В его руках состояние нашего дедушки. Его долг проявить бдительность.

Лицей имени Шатобриана — заведение элитарное, среди его учеников есть дети из весьма зажиточных семей, которых родители отдали сюда, чтобы спокойно заниматься своими делами — деланием денег, разводами, изменами, игрой на бирже. Дети с пожизненно солидными репутацией, именем, судьбой. Дети, брошенные папашами и в ожидании, когда семейный скипетр перейдет в их руки, проводящие уик-энды, а то и все каникулы в четырех стенах лицея имени Шатобриана.

Совсем как мы, они мастерски освоили искусство скрывать свою родословную. Совсем как нам, им стыдно быть сиротами с громкой фамилией. Но учителя не позволяют нам забыть о реальности. Для них большая честь, что мы представляем собой что-то вроде знати. Придет время, и они завопят: «Я учил истории, французскому языку, решал задачки с малютками Пикассо!»

Такие заслуги, кроме лавров академика, и сравнить-то вроде не с чем.

А между тем на этой неделе малютки Пикассо не смогли заплатить за спортивные костюмы, которые им рекомендовал приобрести преподаватель физкультуры. Чтобы купить их, директор должен испросить согласия мэтра Антеби, который обсудит вопрос с их дедушкой.

Ответ поступит через два месяца.

А на этой неделе малютки Пикассо были вызваны в кабинет директора. Он поставил их в известность о том, что, невзирая на многочисленные письма-напоминания, их дедушка все еще не оплатил два последних триместра. Совсем убитые горем, малютки Пикассо готовятся сказать об этом матери.

«Это меня не касается, — напишет она директору. — Обсудите все с Пикассо и его секретариатом».

Спустя еще два месяца плаза за обучение внесена на целый год вперед.

За обучение… но не за учебники, которые тем временем тоже нужно было приобретать.

Снова-здорово. Малюткам Пикассо осточертело быть козлами отпущения.

Прощайте, термос и телячье рагу, прощай, полуденный паек, съеденный по-нищенски, прямо в классе. В лицее имени Шатобриана была не общественная столовая, а целый ресторан, и в нем — белые скатерти и бездна всяких вкусностей.

Такое изобилие отбивало у нас аппетит.

Мне шестнадцать, Паблито семнадцать с половиной. Весной после завтрака ученики идут пить кофе на террасе забегаловки, что в двух шагах от лицея. Мы не можем составить им компанию. Они богаты, а мы — мы такие бедные. Сегодня после обеда у нас занятий нет, и они, конечно, пойдут в кино или, может быть, на каннские пляжи. Матрасы, пляжные зонтики, морские велосипеды, мятная водичка… У них есть карманные деньги, и они могут заплатить за все это сами.

Карманные деньги — мы о таком и не слыхали.

Иногда они приглашают нас на вечеринку или на яхту к чьему-нибудь отцу.

И нам приходится лавировать, изобретая причины для отказа от приглашения, принять которое нам нельзя.

— Нам не разрешают появляться в свете. Над нами очень серьезная опека.

Как им объяснить, что мать едва сводила концы с концами, отец забыл выслать это, черт его возьми совсем, вспомоществование, что