Жером не учел одного: тоска и тягость жизни, от которых он излечил Алису, были знакомы ему с детства, а знакомые болезни лечить куда проще: иное дело незнакомые. Сам Жером никогда не был ни легкомысленным, ни беззаботным, не знал безумной жажды жизни. Ликование было для него пустым словом, словом, почерпнутым из книг, в то время как Алиса до своей болезни, в детстве и в юности, была влюблена в жизнь. Она знавала взлеты, минуты умопомрачительного счастья и необъяснимой эйфории, которыми жизнь иной раз одаривает человека. Жером, выпади ему такой благодатный миг, не узнал бы его, а вот Алиса бы его не упустила. Так человек, слепой от рождения, повстречав человека, ослепшего по несчастью, поймет его и даже поможет сносить увечье, но никогда не сможет, если тот обретет зрение, помешать ему запрыгать от радости и побежать навстречу солнцу.

– Бог мой! – воскликнул Шарль. – Блиц!

Он прервался и посмотрел на дверь. Оттуда появилась одна из его собак, бедняга семенила к нему, хромая, с жалобным видом. В ту же секунду Шарль оставил карты, Алису, Жерома и все на свете и склонился над несчастным псом. Он положил его на спину, взял лапу и стал ощупывать ее кончиком пальца, пока пес не заскулил. При этом Шарль приговаривал нараспев:

– Что с тобой стряслось, дурила ты эдакий? Бедненький глупышка, подожди, где, здесь, здесь больно? Нет? Дальше? Ага, вот здесь.

А потом сказал ему:

– Да, здесь, старина. Погоди. Опять по зарослям бегал! Очень умно! Замечательно! Хм, извините, это не заноза, это… Что ж это такое? Вроде как гвоздь… Ты теперь еще и гвозди себе в лапы всаживаешь? Как в шину? Ай-ай-ай! Блиц, старина, надо быть осторожней! Потерпи минутку! Секунду, одну секунду!

Шарль достал из кармана маленький перочинный нож – ну прямо бойскаут, подумал Жером, – и открыл в нем что-то вроде пинцета для выдергивания волос. Затем наклонился над собакой, но та взвыла так душераздирающе, что Алиса вздрогнула и бросилась к ним.

– Держите ему лапы, задние лапы, – приказал Шарль отрывистым властным тоном, какого трудно было от него ожидать. Алиса ухватила дрожащие собачьи ляжки и сжала их. Она увидела, как Шарль наклонился, подцепил что-то черное в розово-черной лапе и резким движением вытащил. Собака дернулась и вскочила. Побежала к двери, потом пристыженно вернулась, положила морду на колени Шарлю и на секунду, перед тем как выйти, на ходу уже – на колени Алисе.

– Собака знает, как себя вести, – саркастически прокомментировал Жером. – На первом месте хозяин, затем медсестра. Могла бы и мне, как ассистенту, раскошелиться на чаевые.

– Ты никогда не любил животных, – неприязненно отозвался Шарль.

– Ну почему, – возразил Жером, – я люблю животных, но предпочитаю людей. И с подозрением отношусь к тем, кто предпочитает животных.

– Значит, не ко мне, – заметил Шарль, смеясь.

Смех разрядил обстановку.

– Между прочим, с твоей английской физиономией, – добавил Шарль, – ты должен был бы питать слабость к животным. Не правда ли, Алиса?

– Мне никогда не приходило в голову, что у Жерома английская физиономия, – улыбнулась Алиса. – Кстати, к вопросу об Англии, Шарль, вы не могли бы поймать здесь радио-Лондон?

– Радио-Лондон? Да сколько угодно! В определенный час все французы, задвинув поплотнее шторы, садятся семьей вокруг стола, локоть к локтю, и слушают, как французы обращаются к французам. Нынче никто не крутит столы, чтоб вызывать умерших, – вызывают живых, так веселей! Впрочем, ты и сам знаешь!

– Увы, я в этом не уверен! – сказал Жером.

– А я тебя уверяю! – Шарль смеялся. – Радио-Лондон не слушают только истинные участники Сопротивления – из осторожности! Пройдись вечерком хоть по нашей деревне, где ставни держат открытыми из-за жары, – только это и услышишь! Короче, – прибавил он, – приемник у меня в библиотеке, и в нужное время мы туда поднимемся. Ты слушаешь каждый вечер?

– Да, если могу, – ответил Жером. – Но сегодня это совершенно необходимо, мы можем получить сообщение, услышать кое-что, касающееся непосредственно нас, я, во всяком случае, буду слушать, даже если вы продолжите кункен…

Его последняя колкость осталась незамеченной.

Итак, в назначенный час они собрались втроем перед булькающим приемником, откуда доносились голоса свободных людей, говорящих из свободной страны. Шарль расположился в своем кресле, утомленный велосипедными подвигами, и смотрел на близкий и далекий силуэт Алисы. Он курил какую-то старую сигару, обнаруженную в подвале, и, как всякий вечер, находил, что время тянется слишком медленно, пока всегда один и тот же юный голос издалека посылает вам идиотско-поэтические сообщения, которые, кажется, слава богу, удовлетворяли непритязательному вкусу его сегодняшних гостей. Он был чрезвычайно изумлен, когда Жером вскочил и сделался таким бледным, каким Шарль его никогда не видел. Голос в радиоприемнике повторял монотонно и как бы незаинтересованно: «Пастухи ушли, и стадо его ждет. Пастухи ушли, и стадо его ждет. Мы повторяем: пастухи ушли, и стадо его ждет… Голубка раскинула сеть на деревьях. Голубка…»

Для Жерома речь шла, очевидно, не о голубке. Он так и стоял, Алиса стояла рядом с ним. Она была рядом с Жеромом, и Шарль, по-видимому, для нее больше не существовал. Тошнота подступила ему к горлу, не от ревности, скорее от чувства отвергнутости; он тоже медленно поднялся, из вежливости, как если б вдруг у него в доме за чашкой кофе заиграли «Марсельезу», не сказать – неуместную, но, во всяком случае, неожиданную.

– Боже мой! Боже мой! – прошептал Жером. – Вы слышали, Алиса? Вы тоже слышали?

– Да, – тихо отвечала Алиса.

Она медленно опустилась в кресло и закрыла лицо руками, а Жером, повернувшись к ней спиной, стал перед камином и принялся яростно стучать кулаком по мраморной облицовке.

– Они ведь ясно сказали… – повторял он, будто переспрашивая, – ведь сказали ясно: стадо, пастухи… – И, не дожидаясь ни от кого ответа, он развернулся к неподвижно и изумленно уставившемуся на него Шарлю. Бледное, тонкое, рафинированное и, по мнению Шарля, вяловатое лицо Жерома вместе с покрывшей его мертвенной белизной обрело мужественность: сжатые челюсти, жесткий взгляд, проваленные щеки, к неудовольствию Шарля, делали его красивым. Он был красив в гневе, красив в действии, возможно, даже красив в постели, думал Шарль с обидой обманутого мужчины. Между тем Жером вцепился рукой в его пиджак и тряс его с силой, которую тоже трудно было в нем заподозрить.

– Послушай меня, Шарль, мне нужна твоя машина. Мне надо позвонить, но не отсюда. Я обернусь за час, ну за два. Алиса, вы останетесь здесь. Вручаю ее тебе, Шарль; если через пять часов я не вернусь, забудьте обо мне на некоторое время. Вручаю ее тебе. Но я вернусь раньше.

Поймав на лету брошенные Шарлем ключи, Жером вышел. Машина отъехала тотчас.

Как только треск выхлопной трубы растворился в ночи, сверчки возобновили прерванный концерт. Алиса смотрела в огонь. Смотрела печально и отрешенно.