Да, люди не меняются. Владимир Валентинович вспомнил, что никакая хворь не могла уложить Дору в постель. А лекарств она боялась пуще болезней. Глеб же, наоборот, любил полечиться. В его экипаже, как на грех, служил доктор, такой же доверчивый фанат медицины, как сам Глеб. Он с удовольствием находил у своих подопечных разные болячки и недрогнувшей рукой выписывал рецепты. Препараты были безобидные, в основном витамины и ноотропы, Глеб добросовестно их принимал. Дора сердилась, но переубедить его не могла. Она же хирург, ничего не понимает в терапии!

Нейман тоже считал, что здоровому мужику нечего глотать пилюли, особенно не верил он в препараты, улучшающие мозговую деятельность. Что бог вложил в голову, тем и приходится пользоваться.

Они с Дорой нещадно издевались над манией Глеба. «Ты наш самый ценный ум, – говорила Дора, а когда Глеб расцветал от похвалы, безжалостно заканчивала: – Уже пятьсот рублей вложено в твои мозги. Правда, экономический эффект очень низкий».

Как-то за ужином, когда дети Комиссаровых ушли спать, беседа неожиданно перешла на грустные темы. Весь поселок обсуждал тогда смерть одного адмирала и скандал, связанный с дележом его наследства.

– Вот когда я умру… – начал Глеб.

– Должна тебя разочаровать, – перебила Дора. – Ты пьешь столько таблеток, что не умрешь никогда!

С тех пор увлечение Глеба медициной сошло на нет.

Когда Нейман учился в школе, он однажды услышал от исторички, что Надежда Константиновна Крупская вышла замуж за Ленина потому, что ей оказалась близка его политическая платформа. Она (Крупская) никогда бы не смогла связать судьбу с человеком, не разделяющим ее взглядов! Почему-то это заявление задело юную неймановскую душу, и потом он долго размышлял, нужны ли в браке общие интересы, или главное, чтобы человек был хороший. В итоге он решил (не последнюю роль сыграла фотография бедной Надежды Константиновны), что привлекательные девушки больше думают о стройности фигуры, чем обо всяких там «платформах», и с удовольствием расстанутся с любой идеей ради хорошего мужа. То есть уже в четырнадцать лет в нем проснулся мужской шовинист.

Чета Комиссаровых была ярким примером, как могут уживаться люди не просто разные, а диаметрально противоположные во всем. Глеб был убежденным социал-демократом, а Дора… Если бы она, как Крупская, ждала мужа-единомышленника, круг соискателей ограничился бы князем Кропоткиным и батькой Махно. Глеб тяготел к классике и мемуарам, Дора читала только детективы. Он любил образовательные программы и новости, она – комедии. Глеб предпочитал сладкое, Дора – острое и соленое. Муж желал, чтобы дома было тепло, и пуще смерти боялся сквозняков, жена могла в тридцатиградусный мороз сутки жить с открытой форточкой.

При этом они никогда не ссорились. Спорили, да, но только потому, что Дора любила шумно поспорить. Однажды Глеб поинтересовался, отдохнула ли жена после смены. «Как я могла отдохнуть, если ни на кого еще не наорала?» – этот ответ стал хрестоматийным.

– Завтра приходи обязательно, – приказала она Нейману. – Часам к восьми, раньше Глеб дома не появляется. Кристиночка, извини, что тебя не приглашаю, но тебе будет скучно на нашем вечере воспоминаний.

– О чем речь! – отмахнулась начальница.

Владимир Валентинович согнал Нельсона со стола. Кот смиренно сел в уголочке, глядя на хозяина, как первый христианин на Нерона. Нейман даже съежился в лучах укоризны и мудрого всепрощения, льющихся из кошачьих очей.

– Ну ладно, иди сюда, – капитулировал он и протянул Нельсону кусочек буженины.

Тот неторопливо, сдержанно подергивая хвостом, обнюхал подношение. Высокомерно взглянул: мол, ты сам понимаешь, насколько глупо пытаться задобрить меня этим несчастным огрызком, но что от тебя еще ждать, убогого… Я, конечно, съем, но только ради того, чтобы снять тяжкий груз вины с твоей души.

Совершив акт милосердия, Нельсон опять мягко запрыгнул на стол, разлегся, и Владимир Валентинович почти услышал: не повторяй своих ошибок, заблудший грешник!

– Слушаюсь, товарищ адмирал! – Он погладил кота между ушек.

– То-то же! – ответил кот на своем языке, сладко зевнул и потянулся.

Сразу и безоговорочно Нельсон стал в доме полновластным хозяином, оставалось только удивляться, как он на своей помойке набрался барских манер. Пришлось даже отказаться от фамильярного обращения и величать негодяя полным титулом.

Впрочем, товарищ адмирал не бесчинствовал, даже разрешал Нейману ночевать на своем диване. Стоило Владимиру Валентиновичу лечь, кот тут же запрыгивал ему на грудь и, деловито урча, утаптывал себе ложе.

Если Нейман пытался выгонять его, кот, не вступая в дискуссии, просто писал Владимиру Валентиновичу в ботинки. Причем делал это, не таясь, а наоборот, демонстративно, с истинно пасторским смирением: кто-то же должен наставлять тебя на путь истинный, дорогой Нейман!

Иногда товарищ адмирал забывал о своей великой миссии и радостно скакал по квартире, гоняя игрушечную мышку. Нейману пришлось отказаться от привычки оставлять на виду мелкие предметы – кот имел свое представление о порядке, флэшки, ручки и конфетки он безжалостно сбрасывал на пол и заигрывал под диван.

Зато он никогда не драл обои – точил когти о специальную пальму, купленную Нейманом в зоомагазине.

В общем, они отлично ладили, как великодушный начальник и сознательный подчиненный. И Нейман, никогда не державший домашних животных, ни разу не пожалел о том, что взял котенка – одинокими вечерами можно разговаривать с живым существом, а не с телевизором.

Владимир Валентинович проверил ботинки, нет ли следов кошачьего возмездия, и засобирался на ставшую уже традиционной вечернюю прогулку с Глебом.

Они встретились хорошо и просто, былая дружба возродилась сама собой. Нейман тянулся к Комиссаровым, а те привечали его так радушно, что Владимир Валентинович скрепя сердце отказывался от некоторых предложений – боялся стать слишком навязчивым и надоесть.

Глеб взял привычку каждый вечер делать небольшой фрагментарный обход вверенного ему города. Обычно он гулял с женой, но, если та была на службе, ее заменял Владимир Валентинович.

Пришла эсэмэска от Комиссарова: «Начал движение!», и Нейман, традиционно доложив коту: «Товарищ адмирал, разрешите убыть!», отправился гулять. Друзья встретились, как обычно, возле приемного отделения. Глеб всегда делал небольшой крюк, чтобы занести жене чего-нибудь вкусненького.

Нейман на правах сотрудника тоже заглянул.

Ему обрадовались. Хоть работал он недолго, сотрудники экстренной службы успели его полюбить: Нейман никогда не отказывался помочь. Кроме того, за годы службы он в полной мере выработал необходимое для подводника качество: умение быстро организовать людей в критической ситуации, внушить им веру в себя и в победу. Несколько раз пришлось им воспользоваться. После крупного ДТП в приемное отделение доставили сразу четверых пострадавших. Нейман с Филатовым привезли двоих и остались помочь. Владимир Валентинович видел, что травматолог растерян, не знает, к кому кидаться раньше, кого тащить на рентген, а кого – сразу в реанимацию. Заметил он и трусливое желание других специалистов устраниться. Логичное желание – чем меньше ты делаешь, тем меньше поводов тебя ругать. Вызванный реаниматолог со скучающим видом сказал, что, раз у всех пострадавших нормальное давление и дыхание, в его помощи они не нуждаются, а хирург, пресловутый Холмогоров, не найдя признаков травм внутренних органов, приказал вызвать УЗИ и удалился. Преданный коллегами травматолог был на грани нервного срыва. Нейман знал: если напряжение не выливается в полезную работу, то горят предохранители, и человеку становится абсолютно наплевать, как будет развиваться ситуация.