Вернулись старые привычки, приправленные для остроты ощущений ещё и наличием любовника. Всё это анемичный Михаил про Гуленьку свою прекрасно понимал. Поэтому благословил Бога за кочевую свою работу и никогда не позволял себе приехать из командировки с бухты-барахты. Больше всего на свете он боялся поставить себя и Люсю перед фактом обязательного выяснения отношений.

На очередной инвентаризации на Люсиной благословенной работе, одна из аудиторов имела неосторожность небрежно облокотиться на ящик с сигаретами. Ящик, не обременённый внутренним наполнением, легко выскользнул из-под руки аудитора и плавно поехал по полу склада дальше, к дверям. Изумлению матрон из бухгалтерии не было границ. Вслед за потрясением наступила настоятельная потребность проверить все, якобы запечатанные ящики с сигаретами и продуктами.

Проверка потрясла даже видавших виды аудиторов. Больше половины ящиков дорогого шоколада, сигар, сигарет, конфет, кофе, дорогих сувенирных зажигалок были пусты. И втиснуты они умело были между немногими ещё не разграбленными заботливой Люсиной рукой.

Скандал случился искромётнейший. Люська, естественно, была уволена по позорнейшей статье за растрату, а дело передано в прокуратуру. Вслед за собой Люся потянула коллегу-сменщицу, которая ни ухом, ни рылом не была в этом деле, но пострадала за глупую свою доверчивость. За то, что почти год смотрела Люське в рот, верила ей, как маме родной, и во всём пыталась быть похожей на такую шикарную, удачливую и раскрепощённую Люсю. Но судьба недавней товарки мало интересовала преданную анафеме Люсю. Надо было выкарабкиваться, погашать недостачу и ждать суда.

Платить, правда, Люся должна была только половину. Вторая половина легла на плечи несчастной простофили-коллеги. Но и половину огромной суммы собрать было почти нереально.

Михаил побежал на поклон к матери, но генеральша сказала отчётливое:

– Нет! Пусть посадят эту курву подкалининградскую!

И так о многом не ставила в известность сына: ни о ночных шатаниях жены-хабалки в его отсутствие, ни о последнем, потрясшем её событии, когда ушлая невестка пыталась ночным привидением в поздний час протащить в свою комнату своего женатого любовника. Тогда генеральша в кромешной тьме и тишине выскользнула из своей комнаты в видавшем виде пеньюаре навстречу тайному гостю, и привидению пришлось рассеяться и уплыть.

Разговора об этом на утро не заводили, но степень накала между свекровью и невесткой достигла предела. Сейчас самое время было упрятать эту падаль за решётку. И, может, ещё возможно оторвать от неё внука и сына, спасти обоих, удачно женив Мишу на порядочной женщине, которая станет заодно и ласковой мачехой для мальчика.

Благополучно уйдя в очередной запой, Люся ничего предпринять уже не могла. Суетился Миша, хотел продать бесценные серьги, подаренные Люське матерью, но серьги оказались в закладе. Его это не поразило, внутренне он был уже готов ко многому в этой совместной жизни со своей Гуленькой.

Деньги всё-таки, с горем пополам, собрали по друзьям-товарищам. Помог старший брат Глеб, а легкомысленная Лялька, одна из самых симпатичных Михаилу подружек жены, даже прервала страховку на сыночка. Изрядно на этом потеряв, привезла уже протрезвевшей Люсе приличную сумму. Расчувствовавшаяся Люся клялась вернуть всё: и страховку, и проценты, которые потеряла Лялька, но Ляля со смущением сказала, что ничего такого в процентах ей не надо, только хорошо бы деньги получить назад в будущем году, когда пацана надо будет снаряжать в школу.

Лялька, действительно, жила не сладко, горбатилась в бухгалтерии, а по вечерам её серебряный голосок разливался по богатому залу столичного ресторана. Она одна растила сына, была разведена, легкомысленна, добра и так весела и легка, что её любили все, и ни одно застолье не обходилось без её искромётного юмора. Прибегала всегда опаздывающая остроумная Лялька, и праздник, на какой бы степени затухания он не находился, вспыхивал и продолжался вновь, превращая в кусочек Одессы любую компанию.

Вот этой-то незадачливой Ляльке и решила позвонить Люся, когда утро её похмельных воспоминаний, плавно перейдя в день, стало клониться к вечернему закату с его страхами и одиночеством. Выпивка заканчивалась, а Лялька пустая не приедет – это раз, принесёт с собой привет из другой давнишней жизни – это два.

Лялька приехала, привезла и выпить, и полакомиться, но ничего, кроме тоски в Люськиной душе не разбудила. Смотрела Люси на эту весёлую и красивую женщину и не могла понять, почему та получила от жизни всё или почти всё, чего хотела, а она, Люся, умная, ушлая не получила ничего. Лялька и не боролась вроде за своё женское счастье, оно само постоянно стаскивало её с печи и лезло в руки.

Вот и сейчас ввалилась шумная, благополучная, с сотовым телефоном, о существовании которых Люська только подозревала – видела же впервые. И таким уколом зависти мелькнул его полированный бочок в Лялькиной ручке, когда она звонила мужу и докладывала, что задержится у больной подружки. Такой несправедливостью зашлось горло, что захотелось тут же отхлестать наотмашь Ляльку по её счастливому лицу, вцепиться в бестыжие зелёно-серые брызгалки её и вышвырнуть вон.

Но ничего этого делать Люся не стала, провела подругу на кухню, стала выгружать привезённую Лялькой сетку. А Лялька стояла растерянная посреди кухни и медленно осознавала, что приехала к совершенно другой Люське. Не той, которую знала всегда: бедовой, модной Люське, а к какой-то чужой пожилой, крепко пьющей женщине: и уже ни уйти, ни убежать, как в мышеловке. А не виделись всего-то меньше года.

Пока Люська нарезала закуску, Ляля всё ворошила и ворошила в голове картинки услужливой памяти. Вот Люська идёт ей навстречу по улице в центре города, звеня бесчисленным множеством серебряных браслетов на ухоженных руках. Носить золото Люся могла вполне. Но не хотела: это пошло. Или платина, или отменное серебро. Золото могло играть только роль подшивки. Сарафан с фантастически голой спиной развивается на лёгком летнем ветерке. Серо-голубые глаза смотрят внимательно и лукаво, и люди невольно оборачиваются на эту излучающую необъяснимое очарование женщину.

Запивала Люси и раньше, но всегда, как Феникс из пепла, восставала, и казалось, так будет всегда. Но сейчас опытным взглядом ветреницы и кокетки Лялька видела, что перемены во внешности Люси такие серьёзные, что одним массажем и окончанием творческого запоя их не решить. Тут подорвано психологическое здоровье, потерян жизненный вкус, утрачено желания счастья в глобальном понимании этого слова.

Эта женщина стала рабой бутылки, и желание убежать из этой кухни, от этих щербатых тарелок и стаканов было в один момент таким жгучим, что Ляля, устыдившись своего такого малодушия, покорно села, приняла предложенную хозяйкой рюмку и опрокинула её в свой сведённый брезгливой гримасой рот.

Но рюмка была выпита, ракета беседы и общения выстрелила, и потекла она, беседа, полноводной рекой воспоминаний, планов и надежд.

Разомлевшая Люська рассказывала Ляле о проведённой ею, Люсей, сложнейшей операции по выписке племянницы с её жилплощади: