Good-bye, mister Ruddy.

Farewell, sister Nise…[18]

Шарлотта сказала:

— Ruddy, you are a pig not to have asked me too.

— I wish I could, — ответил он.

— You wish no such thing, you are delighted to be alone with Denise in your nasty little car.[19]

Еще несколько мгновений до него доносился их смех, мотив песенки и отдельные па танца.

— Рэдди, смотрите, я научилась toe-dancing,[20]который вы мне показали. А он и не смотрит! Ему бы только похитить Денизу. Good-night, mister Lovelace. Good fun, Denise![21]

Смех и веселая песенка напомнили Луи Эрпену, что он уже стар, преждевременно стар. Еще так недавно Жермена, тоже напевая, провожала у подъезда дома на улице Дамьет троих молодых солдат, из которых самым любимым был он. Младшие дочери вернулись в гостиную и попрощались с отцом; им не терпелось уединиться в своей комнате, чтобы снова поболтать о любви Рэдди к Денизе. Господин Эрпен остался один. Он отворил книжный шкаф и наугад вынул том. В руках у него оказалась «Лилия долины».[22]Он снова уселся в кресло и попробовал читать.

«Уступаю твоему желанию. Привилегия женщины, которую мы любим больше, чем она любит нас, состоит в том, что в угоду ей мы то и дело забываем истины, которые подсказывает нам здравый смысл».

Эта фраза погрузила его в раздумье. «Привилегия женщины, которую мы любим больше, чем она любит нас, состоит в том, что в угоду ей мы то и дело забываем истины, которые подсказывает нам здравый смысл». Как это верно! Сколько раз забывал он из-за Жермены «истины, которые подсказывает нам здравый смысл». Он вспоминал свои собственные мысли о браке — те, которых он придерживался в двадцать лет, когда женился. Он считал тогда, что муж должен быть строгим, что женщину губит прежде всего снисходительность мужчин… А сам, начиная с первой же размолвки, стал уступать.

Он снова обратился к Бальзаку: «Чтобы не видеть, как ложится на лбу морщинка, чтобы стереть с губ гримаску неудовольствия, вызванную малейшим возражением…» Ему с поразительной четкостью представилась Жермена, какою она была в тот вечер, когда впервые выезжала без него, с лейтенантом Дебюкуром. Это произошло два года спустя после рождения Денизы. Сам он заразился тогда от дочки смешной болезнью — свинкой; училище Боссюэ устраивало в помещении театра концерт, и Дебюкур пригласил на него госпожу Эрпен. Она в тот вечер тоже была ласковой и покорной, как теперь Дениза; она сказала: «Если ты недоволен, я откажусь», а он ответил, как и Денизе: «Мне не хочется лишать тебя удовольствия…» Он ждал ее до полуночи; у него был жар; от фонарей редких экипажей, проезжавших по улице, на потолке кружились очертания резных ставен. Наконец она возвратилась; вечернее платье очень шло к ней, она была обворожительна и внесла с собою в комнаты ночную свежесть. Это был первый шаг к теперешней жалкой жизни…

Он посмотрел на часы, стоявшие перед ним на письменном столе: без пяти девять. Боже! Каким долгим покажется сегодня вечер! Он чувствовал, что в груди ширится уже знакомая ему смертельная тоска. Надо читать. «В глубине души у меня похоронены незабываемые воспоминания, подобные морским водорослям, эти растения можно разглядеть в воде только в тихую погоду, но шторм выбрасывает их обрывки на прибрежный песок…» Он с трудом пробежал еще несколько страниц, потом заметил, что не понимает прочитанного. Он взглянул на часы… Двадцать минут десятого… Потом стрелка исчезла за стопкой книг, заслонявшей левую часть циферблата. То читая, то задумываясь, он поджидал мгновенье, когда стрелка покажется вновь. Пять минут одиннадцатого. Как только доносился издалека шум шагов, у него рождалась нелепая надежда; шаги приближались, слышались под окном и снова удалялись.

«Да что же это я, — подумал он, — ведь они в машине… Почему я так волнуюсь? Можно ревновать жену, но дочь… Поступки жены стали мне безразличны, а поступки дочери… Как мило она улыбнулась, оправдываясь, что уезжает; совсем как мать двадцать лет назад. Дениза — прелесть! И какая умница! Будь она юношей, она была бы таким, каким мне самому хотелось быть… И вот явится какой-то шалопай — Робинсон, или один из Кенэ, или еще бог весть кто — и отнимет ее у меня…»

Он снова взялся за книгу: «Страдая столькими недугами, я в двадцать с лишним лет был еще низкорослым, хилым и бледным…» Часовая стрелка выглянула из-за стопки книг. Пять минут двенадцатого… Послышался приближающийся шум мотора, вот он глухо загрохотал у подъезда. В двери скрипнул ключ. Донесся голос Денизы — она прощалась, благодарила. Он встал и встретил ее в передней.

— Вот как? Уже? А я-то ждал тебя только через час.

— Да… Но я заметила, когда уезжала, что вы беспокоитесь, и упросила Робинсона, чтобы он увез меня, не дожидаясь конца вечера… Он был крайне внимателен.

— Как это мило с твоей стороны, Дениза. Но я терпеливо ждал бы тебя до двенадцати, у меня была хорошая книга.

— Что вы читали?

— «Лилию долины».

На лице ее промелькнула гримаска; она сняла с себя шарф и подошла к отцу, чтобы его поцеловать. Господин Эрпен заметил, что она, как и та, другая, принесла с собою бодрящую свежесть ночи.

В июле Дениза отправилась в Кан сдавать экзамен на бакалавра и выдержала его. Она сказала сестрам, что с началом учебного года поедет к бабушке д’Оккенвиль, вновь поступит в лицей, в класс философии, и что ни в коем случае не откажется от этого намерения. Причин для столь твердого решения было несколько.

Она страшилась чувства, которое вызывал в ней Робинсон. «Никогда, — думала она, — не испытывала я к Жаку такого чувственного влечения, не ощущала такой потребности в его присутствии. В моем отношении к Жаку всегда преобладала идея… Идеи… Восторг перед его интеллектом, представление о том, какою могла бы стать наша совместная жизнь, уверенность, что я сделаю из него человека… С Рэдди — все совсем иначе… Мне просто хочется, чтобы он был около меня; мне приятно видеть его, смотреть, как он двигается, что-то делает… Мне хотелось бы лежать возле него где-нибудь на пляже и чтобы это длилось изо дня вдень, лежать на солнцепеке, под палящими лучами, и чувствовать себя счастливой… А когда я признаюсь себе в этом — я себе отвратительна… Рэдди вызывает во мне чувство унижения перед самою собой. Надо от него бежать».