— Вот, значит, какой разговор пошел, — усмехнулся посланец и потянулся за сумкой.

— Сиди спокойно!.. — начал было Василий Игнатьевич, внимательно следя за его движениями, но в это время бритоголовый внезапно метнулся к нему и выбил пистолет.

Раздался выстрел, такой неожиданный и оглушающе громкий, что Маша вздрогнула и случайно нажала на спусковой крючок.

Потом все было, как в дурном сне. Бритоголовый прижал руку к животу, и пальцы его окрасились кровью. Несколько мгновений он недоуменно смотрел на них, затем перевел взгляд на Машу и вдруг пошел на нее, как огромный раненый зверь. И она, зачарованная его яростным взглядом, не могла ни шевельнуться, ни отвести глаз.

Она видела, как Василий Игнатьевич оттолкнул его, и тот тяжело бухнулся на колени и вдруг закричал визгливым бабьим голосом:

— Сука! Ты же меня уби-ила!..

И голос этот стал вдруг множиться и распадаться на другие голоса и звуки, дверь настежь распахнулась, и в кухню ворвались сельцовские бабы, как стая шумных разноцветных птиц, потрясая палками и гневно матерясь.

Но раненого все же общими усилиями перевязали, спустив со страдальца штаны и подробно обсудив открывшиеся взору мужские достоинства. Да и рана-то оказалась совсем не опасная — вырвало клочок мяса из толстого бока, а уж крику-то было, словно кишки наружу.

Возле дома молча курили редкие сельцовские мужики, кто с вилами, а кто и с охотничьим ружьишком. Помощи своей гостям не предложили, смотрели вслед, пока подельники тяжело шагали вдоль деревни. И тот, что поддерживал подстреленного и тащил обе сумки, все оглядывался, скалил зубы, будто боялся удара в спину.

Монин ждал у джипа: для чужих — караулил, для своих — разведывал обстановку. Но близко не подошел — нутром чуял: опасно. Подозвали сами. Монин сильно струхнул, даже вспотел, решив, что пришлые разгадали его хитрый маневр. Но оказалось совсем даже наоборот. Не только не разгадали, но и облекли высоким доверием: уже на следующий день поселился в монинской хибаре невзрачный мужичок — рыбак и охотник и, надо сказать, большой любитель лесных прогулок. Ну просто хлебом не корми человека, а дай лишний раз по лесу погулять с утра до позднего вечера.

И уж чего только не повидал тот в этих своих походах. И избушку нашел в глухом бору у синего озерца. Вот только гнездышко пустым оказалось — птичка улетела…

Пережитые волнения не прошли даром, и, едва за «гостями» закрылась дверь, Василий Игнатьевич тяжело опустился на стул.

— Что с вами? — бросилась к нему Маша.

— Ничего, ничего, дочка, сейчас пройдет… — Он дрожащей рукой потянул из кармана трубочку с валидолом.

Маруся смотрела на эту морщинистую руку, густо усеянную пигментными пятнами, и сердце ее сжималось от любви и страха за старика. Он тоже смотрел на нее, будто не решаясь что-то сказать, но она поняла.

— Надо предупредить Митю?

— Аркаша в район уехал, какой-то там у них семинар, — словно оправдываясь, произнес Василий Игнатьевич.

— Боюсь, не найду…

— Найдешь, дочка! Надо найти. Возьмешь Челкаша, он выведет…

И отправилась Маша в Большой лес. Надела сапожки, старенький дождевик, подпоясалась потуже, взяла корзинку и выпустила наконец из дальней комнаты Челкаша, где бедный пес все это время исходил остервенелым лаем. Тот бросился к хозяину, виновато завилял хвостом — мол, и рад был бы помочь, но вы же сами меня закрыли…

— Хорошая собака… — Василий Игнатьевич положил ему на голову большую теплую ладонь, и пес замер, охваченный любовью, и стоял так, не шевелясь, все то время, пока старик рассказывал Маше, как найти дорогу.

Пока шла по Новишкам, ни души не встретила. Но уже почти у самой околицы окликнула ее из раскрытого окошка Татьяна Рябикова:

— Куда это в такую погоду нарядилась?

— Да вот, — показала Маруся корзинку, — травки хочу в лесу нарвать для чая.

— Да ты что, приболела? — изумилась Барбоска. — Люди колбасу едят, а они, с такой-то пенсией, одну траву жрут! И на огороде этой травы насадили хренову тучу! Вам небось и навозу не надо — сами срете вместо коровы…

Маша вежливо улыбнулась и прибавила шагу. Вот ведь зловредная баба! Язык — как помело.

Челкаш споро бежал впереди, временами оглядываясь — не отстает ли хозяйка? Дождик шуршал по капюшону плаща, и под вкрадчивый этот рефрен Маша думала о Медведеве.

Собственно, с недавних пор она только о нем и думала. Наверное, потому, что больше в ее жизни мужчины не было, а невзрачная сельская действительность вряд ли могла явить героя для девичьих грез. А кирпич свалился ей на голову? Разве это не знак судьбы, сведшей их вместе? А когда, умерев для всех, он явился ей в образе лесного отшельника, разве не само провидение вывело ее к домику у синего озера?

Она и была-то там всего ничего, а запомнила все до мельчайших подробностей. И вот сейчас шла за трусящим привычным маршрутом Челкашом и даже не вспоминала о страшных визитерах, не ужасалась происшедшему, а думала только о предстоящей встрече и волновалась, и предвкушала ее.

Большой лес встретил неприветливо, словно оговаривал, осуждал ворчливым шепотом. В колеях заброшенной дороги стояла вода. Мокрая трава била по ногам, напитывая влагой и джинсы, и носки в сапогах. А хмурый, пасмурный день, и так-то неяркий, утратил последние краски. Да и темнело теперь рано — август, Илья Пророк два часа уволок, говорили в деревне.

И Маша вдруг испугалась, что заблудится ночью в черном сыром лесу, крикнула Челкаша, и голос прозвучал странным диссонансом шуршащей таинственной тишине. Пес остановился, повернул морду с печально повисшими мокрыми ушами, подождал, пока Маруся пристегнет поводок, взглядывая понимающе, и лизнул руку, мол, не беспокойся, положись на меня — все будет хорошо.

В высоких кронах зашумел ветер, заскрипели деревья, вялый дождичек усилился и вдруг опять обрушился неистовым ливнем. Прямо перед глазами сверкнула ослепительная молния, и тут же грянул гром. Маруся испуганно шарахнулась в сторону, зацепилась за сучок, рванулась, и пластиковый дождевик с треском разъехался от плеча до самого пояса. Теперь он ей только мешал, и Маруся, чертыхаясь, сбросила бесполезную вещь.

Она бежала за собакой по темнеющему гудящему лесу, не разбирая дороги, падала, путаясь в густой траве, промокшая, казалось, до самых костей. Ветки больно хлестали по лицу, и когда Маруся совсем уже отчаялась, еловые лапы разошлись, и Челкаш вынес ее на заветную поляну.

Избушка смотрела темным окном, и Маруся ужаснулась, что придется уйти отсюда не солоно хлебавши. Но Челкаш зашелся заливистым лаем, и из зарослей показались сначала мастифф, а за ним Медведев в старой плащ-палатке Василия Игнатьевича.

— Здравствуйте, Митя, — лязгнула зубами Маруся и выпустила поводок из скрюченных куриной лапкой пальцев. — Случилась беда…