— Бред, — сказал Зимин сам себе. — Бред простер надо мной свои слизистые крылья. И кожистые. И пошел я домой, где ждет меня заварная, надеюсь, коврижка.

Он пошел к подъезду и встретил там Лару, она поджидала возле подъезда, грызла самодельные сухари.

— Ты чего это, Зимин? — спросила Лара. — Начал гулять под дождем?

— Да нет, встречался просто. С одним… человеком.

— А это что? — Лара указала на тетрадку. — Забытые карты сокровищ?

— Рукопись, найденная в табуретке… — пробормотал Зимин.

— Что? — не поняла Лара.

— Детское домашнее творчество.

Лара кивнула на тетрадку.

— Могу поспорить, это что то гениальное, — Лара зевнула и стала стягивать с шеи шарф. — Мир содрогнется от восхищения… Нетленка детектед. Рукопись, найденная при печальных обстоятельствах, ну как же, читывали. При этом она раскрывает тайны мироздания, заговор тамплиеров, пряная соль кухонной конспирологии… Слушай, пойдем уже домой, а? Я, конечно, люблю дождь, но сегодня я что то устала.

Они вошли в подъезд, здесь было тепло и пахло цветами. Консьерж поздоровался, спросил, как дела, и указал, что кнопка «8» в лифте западает, но это ничего, он уже вызвал мастера, так что к вечеру все будет в порядке.

Кнопка «8» действительно западала, и Лара не преминула это проверить, вместо того чтобы поехать к себе на десятый, она стала стараться уехать на восьмой, стала давить, стучать и ругаться, и в конце концов это увенчалось успехом и лифт отправился на восьмой. На восьмом же Лара заявила, что подниматься на два этажа на лифте — это буржуазно, можно и пройтись, Зимин не стал спорить, и они отправились на десятый пешком.

— Никакой ключ у нее не застрял, — рассказывала Лара про мать. — Просто она решила шубу выкинуть, и ей требовалась подмога, а у самой рука никак не поднималась. Вот мне и пришлось… Короче, я почти два часа дышала молью. А ты? С психом все это время разговаривал?

Они вошли в квартиру, Зимин с удовольствием почувствовал запах индийских благовоний, которые он ненавидел, а сейчас был рад их услышать.

— Значит, ты с психом общался? — спросила Лара.

— Ну да, — Зимин сворачивал и разворачивал в трубку тетрадь. — Разговаривал…

— Ты, Зима, классикой пренебрегаешь, — Лара сняла куртку, набросила ее на вешалку. — Никогда не разговаривайте с незнакомцами — забыл уже?

— Да я и не собирался… Просто он… Короче, да, псих. И история психованная. Прикинь, он сказал мне, что я…

— Не надо, — остановила Лара. — Я и так в угнетенном состоянии духа, а тут еще истории про ненормальных. Это слишком, ты уж меня, пожалуйста, избавь.

— Хорошо.

Из кухни показался Никус с отлежанной мордой, Никус сказал «мав» и неуклюже полез на антресоли.

— Соседи жалуются, между прочим, — Зимин указал на кота. — Он по окнам лазает.

— Все кошки лазают по окнам, — возразила Лара. — На то они и кошки, знаешь ли.

— Он не просто лазает, он смотрит.

— Как это? — Лара принялась стаскивать сапоги, сапоги не слезали.

— Так. Сядет на подоконник, морду расплющит и смотрит. Смущает, одним словом.

— Ну, пусть они шторы закрывают, — посоветовала Лара.

— Они закрывают, а он умудряется смотреть сквозь.

— Они тоже ненормальные. — Лара справилась с сапогом, отбросила его к двери. — Психи и кошкофобы.

Зимин пожал плечами.

— Знаешь, Никус кого хочешь может запугать. У него темный взгляд, я понимаю, что люди пугаются…

— Как его зовут? — спросила Лара.

— Кого? — не понял Зимин.

— Гения.

— Моховиков, кажется… А, нет, Кокосов. Зимин постучал по голове.

— В каком смысле Кокосов?

— В том самом, — ответил Зимин. — Его зовут Кокосов Евгений, и он заявил мне, что является персонажем моей книги. «Темной материи», если конкретно.

Лара промолчала.

— Что? — спросил Зимин. — Что молчишь?

— Что, что, поздравляю, — усмехнулась Лара. — К тебе начали являться собственные герои. Это знак, Зимин, это знак.

— Что за знак?

— Знак, что пора проветрить голову.

Лара совершила у виска замысловатую конфигурацию пальцами.

— Пора проветрить голову на побережье Балтийского моря, — сказала она. — Пора поесть шпроты. Пора купить мне настоящие янтарные бусы, пошлые и тяжелые. Резюмирую — пора в Калининград, пора в Калининград, в Калининград.

— Может, и пора…

Зимин помассировал над глазами.

Лара подошла к окну.

— Через неделю можно отправляться, — сказала она. — Я поговорю про билеты… Там кто то есть, под окном стоит. Это не твой псих?

— Ага, — сказал Зимин. — Теперь все психи мои. Буду их сушить и складывать в антресоли.

Здравствуй, дорогой дневник!

Ну вот, кажется, так дневники начинают.

В среду у меня начали выпадать волосы.

Хотя, вполне может статься, это была не среда, а пятница, не знаю. По–моему дневнику среда. Два дня назад я решила вести дневник, тогда был понедельник. То есть я сказала себе, что понедельник, на самом деле не знаю. Я не знаю даже какой месяц, мне нравится сентябрь.

Здравствуй, сентябрь, до свидания, лето. В последний раз, когда я видела солнце, было лето, но с тех пор прошло много времени. Так что сейчас наверняка осень.

А дневник я веду потому, что мне страшно.

Наверное, даже не страшно, а тоскливо, а поговорить толком не с кем. С Дрюпиным бесполезно, он перепуган до смерти, зубы трясутся, глаза бегают. Из бокса не выходит почти, хорошо хоть под кровать не прячется. Хотя, может, он и прячется.

А по ночам плачет. Я слышу. Сначала я думала, что это мыши тоскуют по ночам, но нет, здесь нет никаких мышей. Это Дрюпин. Плачет о своей судьбе.

Если честно, я тоже попробовала. Плакать. Плачешь–плачешь, и ничего. Никакого облегчения, только глаза потом болят. Утром. Или днем. Единственное, о чем можно догадываться здесь — это о времени суток. Обычно я хорошо чувствую ночь. Едва начинает темнеть, а я уже знаю — ночь идет, и глаза начинают слезиться. На них давит, иногда так, что я покорно отправляюсь спать, и сны мне при этом снятся совсем красные.

Да, про волосы. Я их решила отращивать, сантиметра на три вытянулись, и тут вдруг вот… С утра на подушке целый клок. Или не клок, не знаю, как правильно называется. Много волос. Смотреть на это было грустно, я собрала их в пакет и затянула резинкой, надо было выкинуть, но я почему то не решилась, спрятала в карман. И отправилась к Дрюпину. Хотя отправляться далеко не пришлось, Дрюпин жил здесь же, через стену, в соседнем боксе.