Не простит.

Внутри агония, моя боль сплетается с болью волчицы, рвущейся к своему волку. Готова за ним ползти хоть на край света, лишь бы простил, позволил быть рядом.

Только вряд ли это возможно.

Два дня он не появлялся, не звонил, и, я так подозреваю, собирался продолжать в том же духе. Он не хотел видеть меня, не хотел разговаривать, а я места себе не находила изнывая от ожиданий. Хотела увидеть его, и в то же время боялась в глаза взглянуть, потому что сказать мне по-прежнему нечего.

На третий день у меня прорезался голос, и я вне себя от переживаний позвонила его сестре, в надежде, что он там, в доме родителей. Ему самому не смогла позвонить, смелости не хватило и совести

Наталья ответила не сразу, наверное, после десятого гудка:

— Да, — и тут же меня холодом окатило, смешанным с презрением.

— П…привет, — от волнения заикаться начала.

— Чего тебе? — грубо, резко, так что под ложечкой засосало.

— Ты…ты не знаешь, где Руслан?

— Русла-а-а-ан тебе понадобился, — с издевкой протянула она.

Проглотила горький ком, чувствуя, как опора из-под ног уходит.

— Просто скажи, знаешь или нет, — на коленях была готова умолять.

— Ну, знаю, и что дальше?

— Как он?

— Не все ли тебе равно? — каждая ее фраза, как удар под дых.

— Нет. Я переживаю…

— Шла бы ты со своими переживаниями…подруга, — прошипела в трубку, и мне совсем плохо стало.

— Ты знаешь, да? — прохрипела, зажмурившись, пытаясь унять боль в груди.

— О том, что ты на говенных хатах с другими мужиками трахаешься? И что тебя с поличным поймали? — вылила нс меня ушат отвратительной правды, отчего внутри все похолодело, грязной коркой покрылось, — все знают! Вся стая в курсе того, что ты предала вожака!

Удар в солнечное сплетение, с размаху.

Они тоже не простят, никогда. Руслан для них — царь и Бог, а я — чужачка, которую он подобрал, сделал ровней себе, и которая в благодарность нож в спину загнала.

Мои оправдания никому не нужны, да их и нет. И не будет.

— Танюш, — с издевкой произнесла, словно ругательство, — хочешь совет? Бери свои жалкие манатки, с которыми пришла, и проваливай из Черных Тополей. Мы тебя приняли, потому что воля альфы — закон. Хотя, как выяснилось, и он ошибаться может. А теперь…теперь ты никто. Ни один оборотень из стаи к тебе не подойдет и не захочет разговаривать. Предав альфу, истинную пару, ты предала всех нас. Каждого. Так что проваливай из поселка, тебе здесь больше не место. А если останешься, мы превратим твою жизнь в ад.

И снова по щекам слезы побежали, горькие, горячие, наполненные безысходностью.

Я не только Бекетова теряла, но и всю семью, которой так радовалась.

— Ты достаточно ему боли причинила. Проваливай!

— Не могу…я без него не могу. Я люблю его.

— Слушать тебя противно, — процедила Наталья сквозь зубы, — аж тошнит. Это он тебя любил, по-настоящему! Верил полностью, безоговорочно, а ты…шлюха!

— Наташ..

— Все. Отвали от меня. Звонить не смей, писать тоже, а еще лучше в туман свали, чтоб от тебя и следа не осталось! Никто и не расстроится! Руслан со временем в себя придет, справится, а ты возвращайся в ту дыру, из которой выползла!

Трубку бросила, а я так и стояла, не в силах пошевелиться.

Боже как больно!

Что же я наделала? Как допустила такое?

И снова ответа нет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

* * *

Весь день ходила по дому, как неприкаянная, думала, пыталась найти выход, но его не было.

Подставили жестко, профессионально, не оставив следов, зацепок, шанса оправдаться. Если хоть что-то было бы — Кирилл это уже бы нашел. Лучшей ищейки, чем он я не знаю, у него чутье феноменальное, даже для оборотня. И если до сих пор молчит, значит нет ничего.

Факт подставы мне не доказать, а убеждать, просить поверить — кощунство. Предательство было, а причины неважны.

Я не знала, как с этим жить дальше. А ночью, во сне, надо мной опять хохотала баба Маша, показывая в мою сторону узловатым, скрюченным пальцем и повторяла хрипло, словно ворона каркала:

— Проваливай отсюда. Здесь тебе места нет.

На утро, естественно, была разбитой и еще более несчастной, чем накануне, потому что поняла — Наташа права, другого выхода нет.

Меня не простит Руслан, и стая не простит. В их глазах я теперь хуже чем чудачка, я — предательница, гулящая тварь, обманщица.

Своим присутствием я буду только позорить Бекетова, дам повод для жалости, ненависти. У него итак за спиной из-за меня шушукаются, а если он оставит меня рядом, то посчитают слабым. Он сам возненавидит меня за это еще больше.

Надо уходить.

С тяжелым сердцем принялась за сборы. Хотя, какие там сборы! У меня своего-то и нет ничего. Все что есть — мне дал Бекетов.

В спортивный рюкзак покидала смену белья, футболку, да шорты. Тонкую папочку с документами, конвертик с заначкой, которую сама скопила, со своих скудных средств.

Все. Остальное не мое. Если позволит, потом заберу одежду, если нет — так тому и быть. Справедливо.

Джинсы, футболка, кроссовки — все готова.

Можно уходить, но напоследок надо позвонить. Руслану. Еще раз голос любимый услышать и умереть, потому что в нем ничего кроме презрения не осталось.

Долго смотрела на его фотографию, запоминая каждую черточку, каждый штрих, прежде чем нажать вызов.

Он тоже ответил не сразу, я кожей чувствовала, что гипнотизирует экран, но не спешит жать зеленую кнопку.

Наконец раздалось отстраненное:

— Слушаю.

Холодное, по-деловому собранное, чужое. По сердцу полоснуло ножом тупым. Больно!

— Руслан…

— Да? — уже нетерпеливо и ни намека на прежнюю теплоту.

Он не простит…