18 (5) июля в газете «Живое слово» появилась статья под заголовком «Ленин, Ганецкий и К° – шпионы!», авторами которой были бывший лидер фракции большевиков во 2-й Государственной думе Алексинский и просидевший более 20 лет в Шлиссельбургской крепости народоволец Панкратов. Уже через несколько дней появились и данные расследования, проведенного министерством юстиции Временного правительства. В них, среди прочего, говорилось следующее: «Расследование установило, что Яков Ганецкий-Фюрстенберг, проживая в Копенгагене во время войны, имел тесные финансовые связи с Парвусом, агентом германского правительства. Деятельность Парвуса, как агента германского и австрийского правительств, была направлена на поражение России в войне и отделение Украины…

Из многочисленных телеграмм, имеющихся в руках представителей юстиции, установлено, что между госпожой Суменсон, Ульяновым-Лениным, Александрой Коллонтай и Козловским, проживающим в Петрограде, с одной стороны, и Ганецким и Парвусом – с другой, шла постоянная большая переписка. Хотя в этой переписке говорилось о чисто коммерческих делах, об отправке разного рода товаров и о денежных операциях, но она дает достаточно оснований, чтобы сделать заключение, что это было просто прикрытие для сношений шпионского характера».

Не стоит думать, что эти сведения появились буквально за два дня. Расследование дела о государственной измене большевиков было начато еще в апреле 1917-го, когда контрразведка Петроградского военного округа перехватила несколько писем, адресованных Парвусу. Письма якобы содержали фразы типа «мы надеемся скоро достигнуть цели, но необходимы материалы», «работа продвигается очень успешно», «присылайте побольше материалов», «будьте архиосторожны в сношениях». Была проведена графологическая экспертиза, установившая, что большинство писем были написаны рукой Ленина.

В июне контрразведка получила новые данные, на этот раз это были телеграммы, перехваченные союзными разведками. Эта была уже упомянутая переписка (по большей части, телеграммы) между Лениным, Зиновьевым, Ганецким, Козловским, Суменсон и Коллонтай. По предположению контрразведки, денежные суммы они зашифровывали словами «телеграммы», «карандаши» и др. Например, в одном из своих посланий Ганецкий писал: «…пусть Володя телеграфирует, прислать ли и в каком размере телеграммы для “Правды”» – это истолковывалось как запрос о финансировании главного печатного органа большевиков. Самыми «доказательными» следствие полагало телеграммы Евгении Суменсон Ганецкому: «Финансы весьма затруднительны, абсолютно нельзя дать крайнем случае 500 как прошлый раз. Карандашах громадные убытки, оригинал безнадежен, пусть Нюабанкен (вариант названия «Ниа Банкен». – Авт.) телеграфирует относительно новых 100 тысяч» и «Номер 90 внесла Русско-азиатский банк 100 тысяч».

На основании этих и других улик 1 июля 1917 года начальник контрразведки Петроградского военного округа подполковник Б. В. Никитин выписал ордер на арест 28 человек – верхушки партии большевиков во главе с Лениным. Но, как предполагается, удар был нанесен преждевременно. Министр юстиции Переверзев, давший по политическим мотивам добро на публикацию материалов, обвиняющих большевиков, фактически сорвал приезд в Россию и арест главного фигуранта этого дела Ганецкого – Суменсон успела его предупредить телеграммой: «Поездка теперь невозможна, послала письмо нарочным, когда смогу приглашу вас приехать, напишите, не откажите платить моему тестю двести рублей». Сама она, как и Козловский, была арестована, Ленин и Зиновьев сумели скрыться.

Парвус, не имевший возможности приехать в Россию, после июльских событий выпустил в Берлине брошюру под названием «Мой ответ Керенскому и компании», где, среди прочего, писал: «Я всегда всеми имеющимися в моем распоряжении средствами поддерживал и буду поддерживать российское социалистическое движение. Скажите вы, безумцы, почему вас беспокоит, давал ли я деньги Ленину? Ни Ленин, ни другие большевики, чьи имена вы называете, никогда не просили и не получали от меня никаких денег ни в виде займа, ни в подарок…»

Всего по делу большевиков следствие собрало 21 том материалов. Казалось бы, более чем достаточно, но уже в августе дело фактически стало разваливаться. Во Временном правительстве усилилось левое крыло, министром юстиции вместо Переверзева стал бывший адвокат Троцкого Зарудный, гораздо более мягко относившийся к большевикам. А сменивший его Малянтович, который, как помнит читатель, уже упоминался нами в связи с делом Николая Шмита, вообще заявил, что большевики неподсудны, поскольку действовали по политическим, а не уголовным мотивам. Многие из арестованных по этому делу были освобождены, в том числе и Суменсон. Убедительных улик против нее найдено не было, содержание телеграмм и движение денег она объясняла чисто коммерческими мотивами: согласно показаниям Суменсон, крупные суммы поступали ей от перекупщиков и снимались ею для перечисления в Стокгольм.

Вообще надо заметить, что, несмотря на громогласность обвинений следствия в адрес большевиков, доказательная база по этому делу была отнюдь не безупречна, а во многом просто малоубедительна. Косвенных улик сговора большевиков с немцами действительно было много, но прямых – практически не было. Так что если бы дело и дошло до суда, не факт, что оно было бы выиграно следствием. Но суд не состоялся, поскольку был назначен на начало ноября (по новому стилю) 1917 года…

Интересно, что после победы большевиков разбирательства по поводу коммерческой деятельности фирмы «Фабиан Клингсланд» не прекратились. Уже в конце 1917 года ЦК РСДРП(б) провел внутреннее расследование «по обвинению товарищей Ганецкого и Козловского в контрабанде и спекуляции».

Еще в июле 1917-го, отвечая на обвинения в связях с немцами, Ленин писал: «Прокурор играет на том, что Парвус связан с Ганецким, а Ганецкий связан с Лениным. Но это прямо мошеннический прием, ибо все знают, что у Ганецкого были денежные дела с Парвусом, а у нас с Ганецким никаких. Ганецкий, как торговец, служил у Парвуса, ибо они торговали вместе, и целый ряд русских эмигрантов, назвавших себя в печати, служил в предприятиях и учреждениях Парвуса». Очевидно, что Ильич отрицает свои финансовые связи с Парвусом, но признает наличие таковых у Ганецкого. Парвуса, как мы уже знаем, после 1915 года Ленин неизменно обвинял во всяческих нечистоплотных делах. По идее, примерно так же должно относиться и к человеку, который не один год работал на Парвуса. Собственно, так и поступило ЦК, отказавшись утвердить Ганецкого дипломатическим представителем в Швеции. Более того, по некоторым данным, речь шла (и даже дошла) до исключения Ганецкого из партии, такая же судьба ждала и Мечислава Козловского. Но тут в дело вмешался Ленин – в письме в ЦК он назвал все обвинения в его адрес «безответственной болтовней и необоснованными сплетнями». После этого и Ганецкий, и Козловский занимали ряд ответственных постов: первый возглавлял Народный банк РСФСР, был членом правления Центросоюза и членом коллегий Наркомфина, Внешторга и Наркомата иностранных дел СССР, входил в Президиум ВСНХ СССР, а перед арестом и расстрелом в 1937 году возглавлял Музей революции; второй одно время даже был руководителем Малого Совнаркома РСФСР.

* * *

Активная и весьма успешная до поры до времени финансовая деятельность Парвуса заставила некоторых историков задуматься над вопросом: а не играл ли он непосредственно перед Февральской революцией свою собственную партию? На такую мысль наталкивают прежде всего два момента. Первый – финансовый. К 1917 году только на счетах Ганецкого и Суменсон лежало более 2 млн рублей. Ясно, что на счетах самого Парвуса денег было еще больше. А последний «транш» от германского правительства составил 1 млн рублей. То есть Парвус был финансово самостоятелен для того, чтобы самому «революционизировать» Россию. И второй момент – после провала планов устроить революцию в январе 1916 года германский генштаб очевидно охладел к Парвусу и его «революционному потенциалу». Г. М. Катков, известный историк-эмигрант, отмечал, «что документы германского Министерства иностранных дел за период с февраля 1916 по февраль 1917 года не содержат указаний на какие бы то ни было действия, предпринятые Гельфандом, или на какие-либо суммы, переданные ему на нужды революции». Отсутствие документов Катков объяснял тем, что «в середине 1916 года Гельфанд не нуждался в субсидиях министерства, а значит, мог и не отчитываться в своих действиях, не подвергаться мелким придиркам и держать при себе те сведения, которые благоразумно было утаить от немцев… Несмотря на отсутствие каких бы то ни было доказательств в архивах германского Министерства иностранных дел, упорный характер забастовочного движения в России в 1916-м и в начале 1917 года наводит на мысль, что оно руководилось и поддерживалось Гельфандом и его агентами».