употреблением наркотиков: шприц для подкожных инъекций, трубка для курения опиума и прочее в том же духе…

Джордж ужасно изменился с тех пор, как мы видели его в последний раз. Его лицо, всегда худощавое, сейчас выглядело неестественно изможденным и смертельно бледным, расширенные зрачки странно блестели, а под глазами легли темные круги. В глубокой задумчивости он смотрел на то, что располагалось перед ним, и словно бы не знал, с чего начать.

Мы, переглянувшись, начали было тихо спускаться назад, но тут же устыдились и, плечом к плечу устремившись по лестнице вверх, шумно ворвались в комнату, ругаясь при этом, словно солдаты. Джордж Кертис, нимало не смущенный, повернулся к нам, приветствовал сердечно и радостно, но тут же его взгляд, вновь обретший задумчивость, устремился в прежнем направлении.

— Друзья, вы прибыли как раз вовремя, чтобы быть свидетелями на моей свадьбе! Нет, не думайте, что я решил завести гарем, — поспешил заметить он, увидев, что мы уставились на стол, — вы ведь знаете: я — сторонник моногамного брака. Но имеет же человек право поразмышлять относительно своего выбора?

Кертис еще раз оценивающе смерил взглядом то, что располагалось перед ним. Поколебавшись, взял бутылку «бурбона», высоко поднял ее и торжественно запел:

— Вот добрый старый виски — так пей же до дна!

Вот добрый старый виски — так пей же до дна!

Вот добрый старый виски,

Хлебни — все станут близки,

В Нью-Йорке, в Сан-Франциско —

Так пей же до дна!

— Какой ужас… — прошептал я.

— Тебе не нравится мой выбор? Что ж, ладно! — согласился Кертис. — Тогда перейдем к следующей кандидатуре. Что здесь у нас? О! Это абсент, подлинный extrait d’absinthe благословенной Франции! Ну-ка, что тут пишут про состав: цветущие верхушки полыни, сладко-пряные корневища дягиля и аира, листья критской душицы, отборные плоды аниса и великое множество ароматных трав, на которых настаивался чистый, как слеза, алкоголь. Какая очаровательная невеста! Какого изящества исполнен изумрудный свет, вспыхивающий в ее прозрачных глубинах! О, сколь велико будет блаженство того, кто введет эту деву в свой дом и сделает ее хозяйкой!..

— Джордж, остановись! Немедленно! — потребовал я. — Будь разумным человеком!

Но он только рассмеялся в ответ:

— Ты абсолютно прав, мой друг! Я согласен с тобой, я согласен с вами обоими, друзья: только что мне чуть не довелось сделать уступку дурному вкусу. Конечно, меня ждет куда более очаровательная невеста. Возможно, это она? Гашиш, самая скромная и наиболее соблазнительная из всех дев: листья и цветы индийской конопли, искусно смешанные в должной пропорции с чистейшим маслом. Как просто, но при этом как очаровательно! И все-таки даже она — лишь незрелое дитя по сравнению вот с этим средством. О, прекрасная женщина во всем великолепии своего расцвета! Один поцелуй — и она заполняет вены жидким огнем, который поглотит и вберет в себя все ваше естество, вскипятит его, взвеет гребнем шипучей пены, погонит по каждой жилке пульсирующую волну невыносимого наслаждения. Один поцелуй — и она возьмет вас за руку, проводит на недоступные вершины, прочь от этого мира и его печалей… Один поцелуй — и вы беседуете с бессмертными, потягиваете золотой нектар из божественных кубков… О, сколь изумительна эта невеста — Морфий, любимая дщерь Морфея, младшего из братьев-снов… Дева-мечта, дарительница невыразимого счастья… О-о-о!

Кертис умолк, словно задохнувшись. После паузы он продолжил неожиданно спокойным задумчивым голосом:

— Все же, пожалуй, эта дева, при всем своем изяществе, слишком энергична для меня. Моя возлюбленная должна быть менее страстной, должна дарить покой… Значит, один ее поцелуй — чтобы ввергнуть меня в медленную Лету, реку времени, которая смывает все треволнения, погружая в сладостные дремотные мечты. Еще один — и все мои чувства коварно украдены, будто их и не было. И последний, поцелуй бескорыстной любви — он окончательно уносит из мира забот в страну бесконечного праздника. Вот где я тебя нахожу, моя дражайшая, несравненная: в соке маковых головок. О сияющий дух милосердия, ангел-хранитель, ниспосланный нам свыше! Сладчайшее, сладчайшее, нежнейшее объятие твоих рук! Сладчайшее, сладчайшее единение с тобой — куда до него всем божественным соблазнам! За двумя возлюбленными разом устремился я — обеих настиг, обеих же и потерял. Но стоит ли жалеть об этом, раз уж я возлежу на твоей нежной груди? Теперь не имеет значения ни разница в возрасте, ни текущее сквозь нас время, ни сама вечность. Ты девственна, любовь моя, но у тебя есть три дочери, рожденные непорочно. И вот, когда я держу тебя в объятиях, меня осыпают ласками и они тоже: Морфея, Кодеина и Наркоциана. У меня нет сил и желания, чтобы понять, ласки которой из них изысканней; блаженная слабость окутывает меня, несет вдоль темных берегов реки Времени, покрывает ворохом листвы Забвения. Ну же, дражайшая дева Востока, возьми меня с собой в горный град Аккисар[11], и там, в твоем доме, мы навеки забудемся вместе. Единственное лобзание твоих уст — и земные тяготы спадают с моей души. Твое благословение — и я готов раствориться в небытии. Твое милосердие — и вот меня уже нет. O боги — меня уже нет… нигде нет… нет меня более…

Его голос затих, словно бы медленно удаляясь. Мы молчали. Что мы могли сказать, что могли сделать? Заметив наше ошеломление, Кертис словно бы встряхнулся — и вдруг снова стал самим собой.

— Дорогие друзья, извините, что испытывал ваше терпение, — сказал он, — но моя беда, как вы знаете, велика. То, что могло сейчас показаться бредом сумасшедшего, на самом деле — стон души, обливающейся слезами над пепелищем надежд, останками радости, развалинами идеалов. Вы только что слышали: я обрел и потерял двух возлюбленных — так зачем скрывать, что и третью тоже? Все они requeiscat in pace[12]. Первая из них — мой музыкальный успех, мое признание, которого я с таким трудом добился и которое оказалось столь кратким. Вторая — сама моя музыка, которой я посвятил всю свою жизнь и талант, вовсе не только из стремления к славе. И третья — моя Алиса…

Он поймал наш взгляд и продолжил:

— Вы не знали? Вы помните мою карьеру как музыканта, мой путь к совершенству и признанию; но вряд ли вы могли заметить тот потаенный недостаток, который мешал мне по-настоящему завоевывать людские сердца. Мне не хватало того, что называют огнем эмоций, позволяющим раскрывать самую потаенную глубину чувств, отправлять трепещущую душу в полет, не скованный объятиями сотворенной