время от времени оборачивался, угрожающе гулко притопывал об дорогу своими огромными лаптями, от чего собаки пугливо шарахались назад, отступали и, излаявшись, разбегались и победоносно прятались по своим подворотням. После смерти отца Иванушки, мать его Фекла не продала лошадь, а стала продолжать содерживать ее для хозяйства. Она землю пахала, с поля урожай сымала. Матери тяжеленько одной стало, она и говорит однажды Иванушке:

– Не пора ли тебе жениться, Иван?

– Ну что ж, я согласен! – ответил ей Иван. – Я даже сам хотел тебе сказать, не хочу больше лениться, хочу жениться!

– Сходила Фекла во Вторусское, усватала там за сына Марятку, тоже девку-сиротку. Как и у Иванушки, у нее тоже отца не было, а одна мать, Авдотьей звали. Свадьбу договорились сделать после Рождества. Дрямкины стали готовиться к свадьбе. Мать послала Иванушку в Арзамас за покупками. Запрёг Иванушка лошадь в сани и ускакал в город, вслед за ним увязалась собачка, его любимица Жучка. Перво-наперво, в городе он зашёл в магазин купца Подсосова, купил себе на штаны три с половиной аршина молестину и три аршина парусины матери на юбку. Потом зашёл в лавку Бебешина, купил пуд пшена и полпуда свинины. А затем на базаре купил корчагу, два горшка, два чугуна и три деревянных ложки. Накупив посуды и продукции на свадьбу, Иванушка тронулся домой. Домой явился встрепанный и распаленный, лошадь от перегона вся в мыле. Мать стала расспрашивать о том, как съездил.

– Да съездил-то вроде бы ничего, – невозмутимо ответил Иванушка.

– А что посуды-то и мясца-то больно мало ты накупил.

– Да видишь ли какое дело-то. Только я на обратном пути въехал в лес, гляжу, в стороне от дороги пеньки стоят и на морозе зябнут. Я пожалел их и накрыл их чугунами да горшками, а корчагу-то вон домой привёз.

– А мяса-то что мало купил?

– А с мясом у меня получилась совсем ерунда. Только я проехал «Чертово болото», гляжу, вслед за мной скачет целая стая собак. Лошадь зафыркала и помчалась, как взбалмошная, я разгляделся и смотрю, а это вовсе не собаки, а волки. Моя Жучка чует, что дело плохо и прыг ко мне в сани, а один волк такой нахал, со всего маху махить в сани и выхватил у меня Жучку прямо из рук. Этот волк с собачкой занялся, а два так и гонятся, не отстают, того и гляди в сани запрыгнут. Я догадался и давай их мясом отпугивать, бросил кусок, гляжу, один отстал, а последний галопом так и машет, так и машет, вот-вот в санях будет. Я хотел его корчагой огреть, да ее пожалел, все же посудина в хозяйстве пригодится, пришлось еще кусища мяса лишиться. Так вот и отделался я от них, а то бы мне хана, вместо свадьбы угодил бы в поминанье. Мать ему ничего не сказала, а только про себя подумала: «Чадо мое возлюбленное, скорее бы свадьбу-то справить да передать тебя молодой на попечение». Сшив из трех аршин (пол-аршина осталось) Иванушке новые штаны и нарядив в них сына, мать послала Иванушку во Вторуское впервые навестить невесту. Перед отправкой она ему наказывала: «Ты там веди себя поскромней, слова-то подбирай, которые покруглее. И штаны свои новые невесте покажи, а оттуда поедешь, из лесу, попутно дровец захвати, а то в доме у нас хлеба нет ни куска и дров ни палки. Иванушка запрёг лошадь и айда во Вторусское. А поехал-то он по дороге мимо бору и случись с ним такое, что, подъехав к лесу, захотелось ему выпростоваться. Но вот беда: к штанам он никак не привыкнет, особенно то, что не сняв их, он не может оправиться. Он, не долго думая, сняв штаны, совсем повесил их на сосну, на сучок, а сам преспокойненько уселся. На случай у Иванушки был запор, и он просидел не меньше получаса, а когда дело кончил, про штаны-то и позабыл. Тюкнулся в сани и на лошадь: «Но!» Лошадь с места взяла в галоп и вскоре ввезла Иванушку во Вторусское. Остановив лошадь, Иванушка спросил у первой попавшейся бабы:

– А где у вас тут Агафья Сикина проживает?

– А на что она тебе? – заинтересованно переспросила баба.

– Она мне тещей доводится, а ее дочь Марятка – моя невеста! – горделиво отчеканил Иванушка.

– Ах, вон оно что! – удивленно протянула баба. – Тогда вон их изба, третья от краю. Иван остановил лошадь у ворот, а сам поспешно пошёл в избу. Как только он захлопнул за собой дверь, торопливо поздоровался и, сказав кругленькое словечко «обруч», подняв подол рубахи, похвалился:

– Вот какие, да дома пол-аршина осталось!

Теща-то удивилась, промолчала, виду не подала, а невеста смикитила и говорит Иванушке:

– Ты у нас ночевать останешься?

– Ты, Марьк, видно у меня совсем дурочка! – укорила ее за оплошность мать.

– А что? – недоумевая, спросила ее дочь.

– Какая невеста-дура оставляет ночевать у себя жениха до свадьбы!

– Да мне и некогда, – спохватился Иван, – мамка велела попутно дров из леса захватить, а то у нас в доме хлеба нет ни палки и дров ни куска, – перепутав материны слова, козырнул Иван.

– Угостившись чайком, Иванушка отправился домой. Заехав в бор на старое место, он обнаружил, что его штаны висели на прежнем месте, слегка потрепыхиваясь от ветра. Иван снова надел на себя портки и набросал на сани целый воз хвороста. Он мог бы и хороших дров набрать, но хворост ему надобнее: есть из чего выбрать хворостины и прутья, а то запас у него иссяк! Собак угощать стало нечем.

Мать спросила Иванушку:

– Ну как съездил к невесте, как она тебе, понравилась?

– Невеста хороша! Все ночевать меня с собой оставляла, да я, дурак, не согласился, – ответил он.

– А ты бы хоть серьги ей купил да подарил, – надразумливала его мать.

– У нее свои есть, я ей ложку в городе купил и хватит с нее! – невозмутимо и наивно оправдывался он.

На другой день с Иванушкой произошла беда – захворал. То ли простудился, когда без штанов в лесу и у невесты был, то ли так хворь его настигла, только жар, рвота и запор приковали его к постели. Приезжал из Вторусского фельдшер Исаич, смерил температуру, дал касторки. Надо было еще дать аспирину, но у него его не оказалось в наличии, а в больнице в Чернухе есть, с тем и уехал от больного. Иванушка, чтобы не забыть названия требуемого лекарства, кое-как нацарапал для памяти мелом на сенной двери «усперин». На второй день жар и рвота не прекращались,