Луазо по-прежнему владел какой-то частью ее души, именно поэтому она продолжала с ним встречаться. Сперва они обговаривали условия развода, права опеки над сыном, затем договаривались по поводу жилья. А потом Луазо попросил ее оказывать мелкие услуги полицейскому департаменту. Мария понимала, что он не может смириться с перспективой окончательно ее потерять. Их отношения стали ровными и открытыми, поскольку она больше не боялась его потерять. Их отношения стали скорее как у брата с сестрой, и все же… Мария вздохнула. Возможно, все могло бы быть иначе. Луазо по-прежнему обладал той дерзкой самоуверенностью, которая так ей нравилась, и она почти гордилась, что он рядом. Он был настоящим мужчиной в полном смысле этого слова. А мужчины безрассудны. Ее работа на Сюрте стала довольно важной. Ей нравилось демонстрировать Луазо, какой дельной и эффективной она может быть, но он никогда этого не признает. Мужчины безрассудны. Все без исключения. Она припомнила некоторые его сексуальные привычки и улыбнулась. Все мужчины создают ситуации, когда, что бы женщина ни думала, ни делала, ни говорила, она всегда будет не права. Мужчины требуют, чтобы женщина была изобретательной, бесстыдной шлюхой, а потом отшвыривают ее за то, что у нее недостаточно материнских чувств. Они хотят, чтобы их женщина завлекала их друзей-мужчин, а потом бесятся от ревности из-за этого.

Мария чуть припудрила губную помаду, чтобы приглушить, сморщила губы и в последний раз пристально оглядела свое лицо. Глаза выглядят отлично, зрачки ясные, белки сияют.

Мария отправилась на свидание с бывшим мужем.

Луазо слишком много курил и недосыпал. Он теребил металлический браслет часов. Мария вспомнила, как боялась этих вот его нервных привычек, за которыми обычно следовал взрыв. Он подал ей кофе и даже помнил, сколько она кладет сахара. И обратил внимание на ее костюм, прическу, и ему понравились закрытые туфельки. Мария знала, что рано или поздно он заговорит об англичанине.

— Такие люди всегда тебя привлекали, — сказал он. — Ты золотоискатель по части мозгов, Мария. Тебя неудержимо влечет к мужчинам-трудоголикам.

— Вроде тебя, — согласилась Мария. Луазо кивнул.

— Он втянет тебя в неприятности, этот англичанин.

— Он меня не интересует.

— Не лги мне, — весело сказал Луазо. — На этот стол еженедельно ложатся рапорты семисот полицейских. А также я получаю доклады информаторов, и твоя консьержка — одна из них.

— Вот сука.

— Такова система, — пожал плечами Луазо. — Нам приходится сражаться с криминалом его же оружием.

— Датт ввел ему какой-то препарат, чтобы допросить.

— Знаю, — кивнул Луазо.

— Это было ужасно, — призналась Мария.

— Да, мне доводилось видеть, как это делается.

— Это пытка. Мерзкая пытка.

— Не читай мне мораль, — сказал Луазо. — Мне не нравятся инъекции амитала, мне не нравится месье Датт и его клиника, но я ничего не могу с этим поделать. — Он вздохнул. — Ты же это знаешь, Мария. — Но Мария промолчала. — Этот дом вне моей досягаемости при всех моих широких полномочиях. — Он улыбнулся, словно идея, что он может быть опасен, сама по себе абсурдна, и обвиняющим тоном добавил: — Ты сознательно неверно перевела исповедь англичанина, Мария.

Мария снова промолчала.

— Ты сказала месье Датту, что англичанин работает на меня. Будь осторожней в словах и действиях, когда имеешь дело с этими людьми. Они опасны. Все они крайне опасны. А твой вульгарный бойфренд — самый опасный из всех.

— Ты Жан-Поля имеешь в виду?

— Плейбоя из Бют-Шомон, — ехидно уточнил Луазо.

— Прекрати называть его моим бойфрендом! — сказала Мария.

— Да ладно, я все о тебе знаю, — протянул Луазо тем тоном, каким обычно вел допрос. — Ты не можешь устоять перед этими вульгарными юнцами, и чем старше ты становишься, тем больше тебя к ним тянет.

Мария твердо вознамерилась ни за что не показывать ему свою злость. Она видела, что Луазо пристально за ней наблюдает, и почувствовала, как у нее вспыхнули щеки от злости и смущения.

— Он хочет работать на меня, — сообщил Луазо.

— Ему, как ребенку, нравится ощущать свою значимость, — объяснила Мария.

— Ты меня поражаешь, — сказал Луазо, тщательно скрывая удивление. Он смотрел на нее, как французы обычно смотрят на симпатичную девушку на улице. Мария знала, что сексуально привлекательна для него, и это ей нравилось. Не для того, чтобы позлорадствовать, а потому что представлять для него интерес было важной частью их новых взаимоотношений. Она ощущала, что некоторым образом это новое чувство к нему было куда важнее, чем их совместная супружеская жизнь, поскольку теперь они друзья, а дружба — штука менее хрупкая и уязвимая, чем любовь.

— Не смей вредить Жан-Полю из-за меня, — заявила Мария.

— Меня не интересуют бездельники! — отрезал Луазо. — По крайней мере до тех пор, пока не попадаются на незаконной деятельности.

Мария достала сигарету и прикурила настолько медленно, насколько могла. Она буквально чувствовала, как в ней нарастает прежний гнев. Вот сейчас перед ней был тот Луазо, с которым она развелась. Безжалостный, несгибаемый человек, считавший Жан-Поля изнеженным жиголо лишь потому, что Жан-Поль воспринимал себя менее серьезно, чем воспринимал себя Луазо. Луазо сломал ее, низвел до уровня мебели, уровня досье — досье на Марию. А теперь досье перешло кому-то другому, и Луазо считал, что получивший это досье мужчина разберется в нем менее компетентно, чем сам Луазо. Давным-давно Луазо удавалось словно обдавать ее холодом, и вот теперь она снова ощущала то же самое. Ледяную насмешку, относившуюся ко всем, кто улыбался или отдыхал. Эгоистичный, самодовольный, тунеядец — вот те характеристики, которые давал Луазо всем, кто не разделял его самозабвенного отношения к работе. Даже естественные особенности женского организма иногда казались ей незаконными, когда она жила с ним. Она припомнила, к каким ухищрениям прибегала, чтобы скрыть от него месячные, из опасения, что он заставит ее отчитаться за них, словно они были признаком какого-то старого греха.

Мария посмотрела на него. Он все еще говорил о Жан-Поле. Сколько она пропустила? Слово? Фразу? Целую жизнь? Ей было наплевать. Комната внезапно показалась тесной, и приступ клаустрофобии, из-за которой она не могла запирать дверь в ванную — несмотря на возмущение Луазо, — сделал комнату невыносимо маленькой. Ей захотелось уйти.

— Я открою дверь, — сказала она. — Не хочу тебя окуривать.

— Сядь, — велел он. — Сядь и успокойся.

Ей было просто необходимо открыть дверь.

— Твой бойфренд Жан-Поль — мерзкий маленький стукач, — сказал Луазо, — и пора тебе уже это понять. Ты обвиняешь меня в том, что я сую нос в чужие жизни. Что ж, может, оно и так, только вот знаешь, что я там вижу, в этих жизнях? Вещи, которые шокируют и ужасают даже меня. Этот твой Жан-Поль… Он ведь всего лишь прихлебатель Датта, вьется вокруг него, как мелкий сутенер. Он из тех людей, что заставляют меня стыдиться, что я француз. Он сидит днями напролет в торговом комплексе и других местах, которые привлекают иностранцев. Держит в руке газету на иностранном языке, делая вид, что читает — хотя и двух слов на иностранном языке связать не может, — в надежде завязать разговор с симпатичной секретаршей, а еще лучше — с девушкой-иностранкой, говорящей по-французски. Разве это не самое жалкое зрелище в центре одного из самых цивилизованных городов мира? Это ничтожество сидит там, жуя жвачку «Hollywood» и разглядывая картинки в «Плейбое». А заговоришь с ним о религии — он сообщит тебе, насколько презирает католическую церковь. Хотя каждое воскресенье, когда он восседает там с «заокеанским» гамбургером, он на самом деле только что пришел с мессы. Он предпочитает девушек-иностранок, потому что стыдится своего отца, рабочего-металлиста на свалке машин, и иностранки вряд ли заметят его грубые манеры и фальшивые интонации.