— Мне тоже не хочется. Но я начал лазить по деревьям прежде, чем ты родился.

— А когда вы родились?

Молчание.

— В 1923-м.

— Мой отец родился раньше. И мама тоже.

Снизу послышался приглушенный стон, как от боли.

— Теперь я вас вижу, констебль Бэрд.

— Ты хороший мальчик. Я тебя тоже вижу.

Полицейский стоял в неуклюжей позе, расставив ноги. Правая его ступня находилась в развилке между стволом и отходившей от него ветвью. К поясу у него была пристегнута свернутая кольцом веревка, на нем не было ни галстука, ни кепи. Волосы мокрыми прядями прилипли к щекам. Он не двигался, только грудь часто вздымалась. Рот был сжат, а капли пота на лице мешались с каплями дождя. (Он страшно нервничал и боялся, что мальчик это заметит.)

Джон спросил:

— Куда все ушли?

— Прочь ушли. Ты же просил всех уйти.

— Далеко они ушли?

— Не знаю, по довольно далеко, чтобы не видеть и не слышать.

— Но вы не можете подняться выше?

Губы полисмена чуть приоткрылись, но зубы оставались неподвижными. Казалось, он говорил сквозь стиснутые челюсти:

— Как ты туда забрался?

— Сперва по ветке, на которой сейчас вы, потом по соседней, еще по одной соседней, и вот я здесь.

— Поверить не могу. Кто-то сбросил тебя с парашюта.

— Вы не можете подняться выше?

Полицейский покачал головой.

— Мальчик может пройти там, где мужчина не может. Я проиграл, Джон. Ты — король.

— Я — король?

— Да. Ты — король. Ты совершил невероятное.

— Спасибо, сэр.

— Ты уже не боишься?

— Нет, сэр.

— Почему? Потому что люди ушли?

— Да. И потому что вы на меня больше не сердитесь. Потому что вы, после того как поднялись на дерево, больше не ругали меня.

Полицейский не был зол, но ему было страшно.

— Почему ты это сделал?

— Чтобы сказать: «Привет, Солнце!» И я сказал.

Человек опустил глаза.

— И оно того стоило, малыш?

— Честное слово, стоило.

— А теперь нам надо спустить тебя вниз, чтобы ты сказал: «Привет, Земля!» И я вижу только один путь. Нужна раздвижная пожарная лестница, но как мы ее сюда загоним, ума не приложу. Выбрать бы тебе дерево у дороги…

— Оно могло быть только этим, сэр, чтобы никто не увидел.

Полицейский покачал головой.

— Поразмыслю об этом попозже. Можешь продержаться еще полчаса?

— Нет, сэр.

— Не можешь? — Полицейского затошнило при мысли о том, как далеко была земля.

— Не то что не могу, сэр. Не хочу. Если вы уйдете и пообещаете не смотреть, я сам спущусь.

— Джон, это нечестно. Я так не могу. Мой долг — обеспечить твою безопасность.

— Почему?

— Это так, и все. На то я и полицейский. Будь на твоем месте другой мальчик… Маленький дьяволенок, который залез, чтобы позабавиться. Его я бы, возможно, оставил, но всыпал бы ему по первое число.

— Вы собираетесь и мне всыпать?

— Нет, Джон… Ты — особый случай.

— Потому что у меня церебральный паралич?

Полисмен вздохнул.

— И да и нет. Не только из-за этого. Ты единственный мальчик в моей жизни, который взобрался на дерево, чтобы поговорить с солнцем в дождливый день.

— Когда я начал взбираться, дождя не было. Я не дурак.

— Я этого не думал.

— Я сказал: «Привет, птицы! Привет, облака!» И еще я сказал: «Привет, Господь Бог!»

— Ты так сказал, Джон? (Мальчик сам был как своего рода бог, как судия, которому дано было судить старого человека.) Думаю, мне придется остаться здесь, Джон. Я договорюсь, чтобы прислали лестницу. Кто знает, может, она и мне понадобится.

— Пожалуйста, не надо лестницы, сэр. Мне она не нужна. Совсем не нужна. Просто закройте глаза и дайте мне попробовать.

— Нет! Ты этого не сделаешь! — Голос полицейского вдруг изменился и стал тонким и пронзительным. Джон заметил это с удивлением. — Вздумай только, и будешь ждать там полдня.

— Я не собираюсь ждать, сэр.

— Ты должен.

— Пожалуйста, сэр, пожалуйста!

— Слушай меня! — Голос звучал пискляво, почти по-женски. — Делай, что говорю, ты, дьяволеныш. Я своей жизнью ради тебя рискую.

Пароксизм страха, почти ужаса охватил Джона, и полицейский услышал, что он плачет. И этот плач заставил мужчину возненавидеть самого себя и прикусить губы с такой силой, что должна бы выступить кровь. Он уже в открытую рвал из расщелины застрявшую ногу. Отступать было поздно. Подошва ботинка переломилась, и ее заклинило в дереве, а нагнуться, чтобы высвободить ногу, он не решался и не мог.

— Эй вы там, внизу, — завопил он не своим голосом.

И они вышли из укрытия с другой стороны эвкалипта и из-под дуба. Какие-то секунды — и они уже уставились вверх, человек десять или больше.

— Нужна спасательная команда, и быстро. Здесь ничего не поделаешь.

Все эти люди никуда не уходили. Они прятались. Они, должно быть, слышали каждое слово. Полицейский обманул его.

— Больше сюда никто не полезет. Под дождем это слишком опасно. Хватит и меня одного. Не хочу рисковать чужой жизнью. Чужая кровь не должна упасть на мою голову.

Прижавшись грудью к ветке, Джон рыдал. О, только подумать, что такой прекрасный день был так загублен!

— И дозвонитесь до его родителей. Ради Бога, сделайте, чтобы они вернулись домой.

Джон посмотрел вниз на колыхавшееся под ним серо-зелено-коричневое марево. Перед глазами все расплывалось, словно он смотрел в окно, омываемое струями дождя. Утопая в этом мареве и силясь сохранить вертикальное положение на изгибе отходившего от ствола сука, стоял констебль Бэрд. Вид у него был несчастный: его мучили угрызения совести. Он молчал, и ему было явно не по себе. Боль в зажатой ноге терзала его. Не в сломанной, не вывихнутой, просто в неестественно согнутой и намертво заклиненной. Лицо у полицейского осунулось, на нем обозначились морщины и легли серые тени. Извиваясь, как выброшенная на берег рыба, он всячески пытался освободить ногу. Почему он ничего не сказал людям на земле?

Все еще обнимая свою ветку, Джон закрыл глаза. Он не хотел смотреть на полицейского. Потом посмотрел в другую сторону. Мейн-стрит была похожа на реку, а дома — на пристани в час прилива. Все колебалось, все расплывалось, все было мокрым и серым. Вверх и вниз по улице спешили машины, струи воды вырывались из-под шин и с присвистом падали на дорогу. Красный автобус был похож на лайнер, входящий в город в облаке водяной пыли. Крыша — на палубу, омытую морской волной, верхушки деревьев — на скалы и волнорезы. Ветер нагонял волну, дождь взбивал ее в иену. Джон тоже утопал в этом мареве.