Конец советской империи и “холодной войны” дал импульс к распространению и возрождению языков, которые либо подвергались гонениям, либо были забыты. В большинстве бывших советских республик были приняты значительные усилия по возрождению традиционных языков. Эстонский, литовский, латышский, украинский, грузинский и армянский стали теперь национальными языками независимых государств. В мусульманских странах произошло такое же лингвистическое самоутверждение, Азербайджан, Кыргызстан, Туркменистан и Узбекистан сменили кириллицу своих бывших советских господ на латинский алфавит турецких братьев, а говорящий по-персидски Таджикистан позаимствовал арабскую письменность. Сербы, с другой стороны, теперь называют свой язык сербским, а не [c.87] сербохорватским, и сменили западные буквы своих католических врагов на кириллицу российских друзей. Параллельно с этим хорваты переименовали свой язык в хорватский и стараются очистить его от турецких заимствований и других иностранных слов, в то время как “турецкие и арабские заимствования, лингвистический осадок, оставшийся после 450-летнего пребывания Оттоманской империи на Балканах, вошли в моду” в Боснии . Язык преобразовывается и перестраивается, чтобы соответствовать новым идентичностям и контурам цивилизаций. По мере того как рассеивается власть, распространяется вавилонизация.

Универсальная религия имеет ненамного больше шансов возникнуть, чем универсальный язык. Конец двадцатого века стал свидетелем повсеместного возрождения религий (la Revanche de Dieu). Это возрождение заключалось в усилении религиозного сознания и подъеме фундаменталистских движений. Таким образом, различия между религиями усилились. Данные, касающиеся приверженцев различных религий, еще более отрывочны и ненадежны, чем информация по носителям языков. В таблице 3.3 даны цифры, взятые из одного широко используемого источника. Эти и другие данные показывают, что относительная (в численном выражении) сила мировых религий в этом столетии значительно не изменилась. Наибольшее изменение, зафиксированное этим источником, было увеличение доли людей, именующих себя “неверующими” или “атеистами”, – от 0,2% в 1900 году до 20,9% в 1980 году. Вероятно, это могло бы отражать значительный отход от религии, и в 1980 году религиозное возрождение еще только набиралось сил. И все же увеличение числа неверующих на 20,7% почти совпадает с девятнадцатипроцентным снижением адептов “китайских народных религий” с 23,5% в 1900 г. до 4,5% в 1980 г. Эти практически равные снижение и увеличение означают, [c.88] что с приходом коммунистической власти внушительная часть населения Китая было просто переименована из приверженцев народных религий в неверующих.

О чем эти данные свидетельствуют, так это об увеличении доли приверженцев двух основных религий, стремящихся обратить других в свою веру – ислам и христианство – более чем за 80 лет. Западное христианство охватывало 26,9% мирового населения в 1900 году и 30 процентов в 1980 г. Мусульмане увеличили свой удельный вес более заметно– с 12,4% в 1900 году до 16,5% (по некоторым оценкам – 18%) в 1980 г. За последние несколько десятилетий двадцатого века ислам и христианство значительно увеличили число своих сторонников в Африке, а основной сдвиг в сторону христианства произошел в Южной Корее. Если традиционная религия в обществах со стремительной модернизацией неспособна адаптироваться к требованиям модернизации, создаются потенциальные возможности для распространения западного христианства и ислама. В таких обществах наиболее удачливые сторонники западной культуры – это не неоклассические экономисты, не демократы-крестоносцы и не руководители транснациональных [c.89] корпораций. Скорее всего, это есть и будут христианские миссионеры. Ни Адам Смит, ни Томас Джефферсон не могут отвечать психологическим, эмоциональным, моральным и социальным запросам выпускников средней школы в первом поколении. Иисус Христос тоже может не отвечать им, но у Него шансов побольше.

По большому счету, однако, побеждает Магомет. Христианство распространяется в первую очередь путем обращения приверженцев других религий, а ислам – за счет как обращения, так и воспроизводства. Процентное соотношение христиан в мире, которое достигло своего пика в 30% в восьмидесятые, выровнялось и сейчас снижается, и, скорее всего, будет равняться 25% от населения мира к 2025 году. В результате чрезвычайно высоких темпов прироста населения (см. главу 5), относительная доля мусульман в мире будет продолжать стремительно расти, достигнув на рубеже столетий 20 процентов мирового населения, превзойдя количество христиан в течение нескольких последующих лет, и, вероятно, может равняться 30% к 2025 году .

Концепция универсальной цивилизации является характерным продуктом западной цивилизации. В девятнадцатом веке идея “бремени белого человека” помогла оправдать распространение западного политического и экономического господства над не-западными обществами. В конце двадцатого столетия концепция универсальной цивилизации помогает оправдывать западное культурное господство над другими обществами и необходимость для этих обществ копировать западные традиции и институты. Универсализм – идеология, принятая Западом для противостояния [c.90] не-западным культурам. Как это часто случается среди маргиналов и прозелитов, среди наиболее восторженных адептов идеи единой цивилизации есть интеллектуальные мигранты на Запад, такие как Найпаул и Фуад Аджами, которым эта концепция дает в наивысшей мере удовлетворительный ответ на центральный вопрос: “Кто я?”. Однако один из арабских интеллектуалов применил в отношении этих мигрантов термин “ниггер белого человека” , а идея универсальной цивилизации находит мало поддержки в других цивилизациях. Не-Запады видят западным то, что Запад видит универсальным. То, что жители Запада объявляют мирной глобальной интеграцией, например распространение всемирных средств массовой информации, представители остального мира осуждают как гнусный западный империализм. В той же мере, какой жители не-Запада видят его единым, они видят в нем угрозу.

Аргументы в пользу того, что сейчас зарождается некая универсальная цивилизация, основываются как минимум на одной из следующих трех предпосылок. Во-первых, есть допущение, рассмотренное в главе 1, что падение советского коммунизма означает конец исторической борьбы и всеобщую победу либеральной демократии во всем мире. Этот довод страдает от ошибки выбора, которая имеет корни в убеждении времен “холодной войны”, что единственной альтернативой коммунизму является либеральная демократия и что смерть первого приводит к универсальности второй. Однако очевидно, что существуют многочисленные формы авторитаризма, национализма, корпоративизма или рыночного коммунизма (как в Китае), которые благополучно живут в современном мире. И, что более важно, есть все религиозные альтернативы, которые лежат вне мира светских идеологий. Религия в сегодняшнем мире – одна из центральных, пожалуй, самая главная сила, которая мотивирует и мобилизует людей. Наивной глупостью является мысль о том, что крах советского коммунизма означает окончательную победу Запада во всем [c.91] мире, победу, в результате которой мусульмане, китайцы, индийцы и другие народы ринутся в объятия западного либерализма как единственной альтернативы. Деление человечества времен “холодной войны” позади. Более фундаментальные принципы деления человечества – этнические, религиозные и цивилизационные – остаются и становятся причиной новых конфликтов.