Господин де Берль помолчал, забавляясь циркулем. И вдруг резко повернулся к склонившемуся над столом старцу.

— Я против. Не могу согласиться. Я больше не сомневаюсь: ехать сейчас — безумие. Нужно перенести экспедицию на весну. Мне дан знак: мой страх и… что-то еще… сам не знаю. Я боюсь и не понимаю, что это: трусость или дурное предчувствие.

Де Берль полагал, что услышит уговоры, слова сочувствия и поддержки, но воцарилась тишина. Господин де Шевийон и Маркиз минуту с печалью на него смотрели, а затем вернулись к работе с картой.

В тот день хозяин придумал для гостей новое развлечение. Вечером, когда все собрались у камина, он приказал внести в гостиную клавесин — необычный инструмент о пяти ногах — и рулоны нот. Согрел над огнем пальцы и начал играть. Играл — прекрасно и с чувством — своего любимого Куперена. Начиная новый танец или чакону, посвящал их поочередно каждому из присутствующих.

Благодаря музыке атмосфера вечера стала словно бы бархатной. Удобно расположившись в креслах и на канапе, гости слушали плывущие из-под костистых пальцев де Шевийона изящные, дивные мелодии — и музыка будто соединила всех пятерых в какую-то пентагональную фигуру. Близкая перспектива распада эфемерного пятиугольника могла бы показаться едва ли не революцией.

Берлинг, вдохновившись происходящим, принес из библиотеки томик некоего английского поэта. Книжку эту он обнаружил там накануне, когда искал что-нибудь для чтения на своем, как он любил говорить, «ласкающем слух» языке. Теперь он принялся читать и подробно комментировать каждую строфу, стараясь перевести всё слово в слово. Получалась, однако, сущая чепуха. Англичанин мучился, и все это видели. Разъясняемая, неуклюже переводимая поэтическая материя оборачивалась собственной бледной тенью. Осердясь и потеряв терпение, Берлинг залпом осушил бокал вина и сунул в нос щепотку табаку.

— Желание высказаться и невозможность подыскать нужные слова — одна из адских мук, предназначенных в первую очередь поэтам, — сказал он. — Мне тоже хотелось бы что-нибудь вам посвятить, — обратился он к Веронике, — но я чувствую себя так, как, вероятно, этот немой мальчик, наш кучер.

И тут господин де Шевийон в очередной раз всех поразил. Взяв у Берлинга книгу, он, после недолгого раздумья, начал вслух переводить с листа тот же самый отрывок:

… Лишь невежды

Клюют на шелк, на брошь, на бахрому — Язычники по духу своему! Пусть молятся они на переплеты, Не видящие дальше позолоты Профаны! Только избранный проник В суть женщин, этих сокровенных книг, Ему доступна тайна.[2]

— Невероятно! — воскликнул Берлинг. — Вы, ко всему прочему, настоящий поэт! А я-то, наивный глупец, хотел предстать перед вами знатоком поэзии.

Он долго что-то бормотал себе под нос, пока господин де Шевийон не вернулся за клавесин, чтобы сыграть еще несколько пьес. Затем принесли карточный столик, и гости уселись играть в бассет. Господин де Шевийон заявил, что ему слишком везет в играх, которыми управляет случай, и играть отказался. Зато он держал банк. Ставки были низкие, чисто символические, но тем не менее Берлинг жестоко проигрывал. Он злился и вскрикивал всякий раз, когда банкомет объявлял его масть. Поведение англичанина забавляло партнеров больше, чем сама игра.

Только де Берль был не в своей тарелке. Приходилось постоянно его подгонять, напоминать, что его ход. В конце концов он извинился за свою рассеянность и пошел спать. Маркиз проводил его долгим печальным взглядом.

На седьмой день пребывания в Шатору стало ясно, что дольше ждать шевалье д'Альби никак нельзя. Если бы его сразу же или назавтра после ареста выпустили из тюрьмы (при условии, что он вообще туда попал), от него бы уже пришла весточка, а то бы явился и он сам. Существовала, конечно, вероятность, что дело обернулось не в пользу шевалье и ему грозит суд. Или он мог еще находиться в пути. Но не следовало исключать и худший вариант: импульсивный и непредсказуемый юноша изменил свои намерения и решил остаться в Париже, хотя здесь, в Шатору, никому не хотелось в это верить.

Де Берль целый день просидел запершись у себя в комнате, а вечером объявил Шевийону и Маркизу, что возвращается в Париж. Он полагал, что его решение повлияет на общие планы и экспедиция будет отложена. И уже начал было сокрушаться и извиняться, когда Маркиз, разглядывавший себя в зеркале, повернул голову и сказал:

— В таком случае мы едем без тебя.

— Как это «едем»? Ты кого имеешь в виду? — с изумлением вопросил де Берль, недоумевающе глядя на хозяина.

— Мадемуазель Вероника, Гош и я, — спокойно произнес Маркиз.

Де Берль на мгновение потерял дар речи.

— Да это же профанация… брать с собой женщину! И этот деревенский дурачок… ведь они не посвящены! Не делай этого, прошу.

— Боюсь, в сложившихся обстоятельствах у Маркиза нет выбора, — тихим голосом проговорил де Шевийон.

— Вы оба — пленники собственного упрямства. Риск чересчур велик. Всё за то, чтобы отложить экспедицию, — неужели вы этого не видите? Или вы ослепли? Нет, я понял… я знаю, почему вы так торопитесь, что не хотите даже посоветоваться с Братством. Ты болен, Шевийон, ты умираешь, и только Книга может спасти твою жизнь…

Шевийон молчал.

— Я не намерен… — снова открыл рот де Берль, но Маркиз не позволил ему договорить.

— И не надо. От тебя ничего не требуется. Господин де Берль вышел, хлопнув дверью.

Маркиз не сомневался, что Вероника поедет дальше, хотя сам не знал, откуда взялась такая уверенность. Зато он знал, что ему трудно будет сейчас с ней расстаться. Эта эгоцентричная, ребячливая женщина была ему нужна. Он привык к ее присутствию. Она вносила что-то очень важное в атмосферу этого путешествия. С другой стороны, он не просто к ней привязался — его к ней буквально толкала неведомая сила. Он пытался сам перед собой оправдаться, но чувствовал, что это не вносит никакой ясности — напротив, все только усложняется. Ему пришло в голову, что для обнаружения Книги, возможно, нужна женщина — так же, как нужен мужчина, — и что в этом сплетении обстоятельств и случайностей, возможно, заключена глубокая мудрость. Короче, нужно поговорить с Вероникой и напрямую все ей выложить. Кое-что, конечно, приукрасив и драматизировав, ибо ее ребяческий ум жаждет сказки. Нет, ни в коем случае не обманывать. Эта мысль испугала маркиза. Просто постараться, чтобы она согласилась. Он знал, что она согласится. Чувствовал, что согласится. Хотел, чтобы согласилась. Рядом с ней он был таким же сильным, как шевалье д'Альби.

В тот вечер, когда господин де Шевийон играл на клавесине, Маркиз попросил Веронику уделить ему минутку. Вначале они стояли у окна, потом, хотя ночь была холодная, вышли на террасу. Маркиз без околичностей попросил, чтобы она поехала с ними дальше. Сказал, что де Берль ехать, вероятно, откажется и что некоторое время им будет сопутствовать Берлинг. Вероника не удивилась, скорее изобразила удивление — быть может, для того, чтобы услышать какое-нибудь признание. Маркиз не хотел показаться жестоким, однако Веронике больно было слушать его слова.