Она провела меня по коридору, выдержанному в теплых тонах, и мы вошли в ее кабинет. Окна просторной, обставленной комфортабельной мягкой мебелью и широкими кушетками комнаты выходили на террасу, где стояло великое множество горшечных растений. На этом зеленом фоне уместно смотрелись полки с коллекцией керамики («Южная Америка», — мимоходом заметила Кэти) и корзин («Северная Америка… правда, чудесные? Это хобби — моя слабость. Они слишком дороги для меня, но я все равно их покупаю. Утешает меня лишь то, что существуют куда более серьезные пороки»). Мы уселись и оглядели друг друга. Кэти обратилась ко мне все тем же теплым, доверительным и доброжелательным тоном: «Итак, чем я могу помочь вам, Гидеон?»

Тут я понял, что она принимает меня за одного из клиентов, ищущих ее профессионального совета, и поторопился развеять это заблуждение. То, что привело меня сюда, никак не связано с родом ее деятельности, с преувеличенной живостью заявил я. В действительности мне просто нужно получить кое-какую информацию о Кате Вольф, если это возможно. Разумеется, время, потраченное на разговор со мной, будет должным образом компенсировано, поскольку я понимаю, что это время могло бы быть использовано для приема платного клиента. Но что касается… осложнений, с которыми она привыкла работать… Ха-ха (смех). Ну, на данный момент мне не требуется помощи такого рода.

Кэти сказала: «Чудесно. Я рада слышать это». Она устроилась поудобнее в своем кресле с высокой спинкой. Обтянутое тканью осенних тонов — в той же гамме, что и коридор клиники, — это кресло отличалось крепкой, надежной конструкцией. Такое качество было необходимо в связи с размерами Кэти. Склонность к полноте, свойственная двадцатилетней студентке университета, любившей захаживать в нашу кухню на Кенсингтон-сквер, теперь превратилась в ожирение. Кэти в нынешнем ее состоянии было бы трудно уместиться на сиденье в кинотеатре или в кресле самолета. Но одевалась она, как и раньше, со вкусом, а ее драгоценности явно стоили целое состояние. Должен признаться, что мне трудно было представить, как Кэти передвигается с места на место, как она совершает элементарные действия, обслуживая себя. Еще больше усилий потребовалось для того, чтобы вообразить, как кто-то открывает ей душу, рассказывая самые интимные свои секреты. Однако мои чувства явно не разделялись большинством людей. Клиника производила впечатление процветающего предприятия, и я сумел договориться о встрече с Кэти только потому, что буквально за несколько минут до моего звонка один из постоянных клиентов отменил сеанс.

Я сообщил Кэти, что пытаюсь освежить кое-какие воспоминания детства и что в процессе я вспомнил ее, вспомнил, что она часто сидела на кухне, когда Катя кормила там Соню. Так как о местонахождении Кати я не имел ни малейшего представления, то подумал, что она, Кэти, сумеет помочь мне заполнить некоторые пробелы в памяти.

К счастью, она не спросила, чем вызван мой внезапный интерес к прошлому. Вооруженная профессиональной мудростью, она не стала также комментировать само существование пробелов в моей памяти. Вместо этого она сразу приступила к рассказу: «В монастыре Непорочного зачатия нас называли "две KB". "Кто знает, где наши KB? Кто-нибудь, позовите KB, пусть посмотрят на это"».

«Значит, вы были близкими подругами?»

«Когда Катя получила комнату при монастыре, к ней многие потянулись, — сказала Кэти. — Но между нами двумя возникла… Да, можно сказать, что мы подружились. Во всяком случае, в то время мы с ней были очень близки».

На низком столике рядом с ее креслом стояла искусно сплетенная клетка с двумя волнистыми попугайчиками, ярко-голубым и зеленым. Не прерывая беседы со мной, Кэти отомкнула дверцу клетки и, зажав голубую птичку в толстом кулаке, вынула ее наружу. Попугайчик недовольно запищал и клюнул ее в палец. Она сказала: «Ай-ай-ай, плохой мальчик Джоуи» — и взяла депрессор языка, лежавший на столе рядом с клеткой. В ужасе я подумал, что она собирается стукнуть им попугайчика, но она стала массировать им головку и шейку птицы, которая сразу успокоилась. Более того, этот массаж странным образом загипнотизировал попугая, и я тоже начал впадать в транс, зачарованно наблюдая за тем, как круглые птичьи глазки медленно закрываются. Кэти раскрыла ладонь, и птица расслабленно уселась в ней.

«Это терапевтическая процедура, — пояснила Кэти. После того как попугайчик успокоился, она отложила депрессор и продолжила массаж кончиками пальцев. — Понижает кровяное давление».

«Я и не знал, что у птиц бывает высокое давление».

Она тихо рассмеялась: «Высокое давление не у Джоуи, а у меня. Я страдаю ожирением, как вы, несомненно, заметили. Мой врач утверждает, что я не доживу до пятидесяти лет, если не сброшу в ближайшее время половину веса. "Вы же не родились толстой", — говорит он мне. На что я отвечаю, что толстой я прожила всю жизнь. Сердце, конечно, страдает от такой нагрузки, а что происходит с давлением, и сказать страшно. Но все мы уйдем так или иначе. Просто я уже выбрала способ, которым уйду. — Она провела пальцами вдоль сложенного правого крыла попугая. В ответ, не открывая глаз, Джоуи вытянул крыло. — Вот что привлекало меня в Кате. Она была из тех, кто сам делает выбор. Мне это очень нравится в людях. Вероятно, потому, что в моей семье все из поколения в поколение шли в ресторанный бизнес, не задумавшись хотя бы на минуту, что в жизни может быть что-то и помимо ресторана. А вот Катя думала. Она думала и выбирала, а не шла проторенной тропой».

«Восточная Германия, — подсказал я. — Побег на воздушном шаре».

«Да. Это самый наглядный пример. Побег на воздушном шаре и то, как она его устроила».

«Только она не сама устраивала воздушный шар, по крайней мере, мне так говорили».

«Верно, она не сама его сделала. Я имела в виду то, как она устроила побег. Ей пришлось убеждать Ханнеса Гертеля взять ее с собой. Она практически шантажировала его, если верить тому, что она мне рассказывала, а я не вижу причин не верить, ведь хвастаться тут нечем. Но пусть в ее действиях было мало благородства, зато решительности Кате не занимать. Гертель был крупным мужчиной, шести футов и трех или четырех дюймов, он мог причинить ей физический вред, мог бы убить ее и перелететь через стену, и кто бы нашел его после этого? Но она не побоялась пойти к нему, и угрожать, и настоять на своем. Она взвесила все за и против, просчитала риск и решилась. Вот как сильно она хотела жить по-своему».

«А в чем состояла угроза?»

Кэти занялась вторым крылом Джоуи, которое тот шустро ей подставил. Из клетки за сеансом массажа искоса наблюдала вторая птичка, мигая блестящими глазами и прыгая по жердочке. «Она сказала ему, что расскажет о его планах властям, если он не возьмет ее с собой».

«Газетчики не докопались до этой истории, насколько я понимаю».

«По-моему, я единственный человек, кому Катя рассказывала об этом, причем не отдавая себе в этом отчета. Дело в том, что мы обе выпили в тот раз, а когда Катя пьянела — что случалось нечасто, заметьте, — она могла сказать и сделать что-то и напрочь забыть об этом к следующему утру. После того случая я никогда не упоминала при ней о Ханнесе, но в душе восхищалась ею. По этой истории мы можем судить, как далеко она готова была пойти ради достижения цели. Мне тоже пришлось преодолеть много трудностей. — Она обвела взглядом кабинет и, вероятно, мысленным взором окинула всю клинику, столь далеко отстоящую от ресторанного бизнеса ее родни. — Так что в каком-то смысле мы сестры».