В целом это выглядело как дешевая графическая подделка. К сожалению, Мири поняла это иначе.

– О'кей! С тобой все ясно, Хуан. Ни один человек не может работать с такой скоростью. Ты, тряпка! Ты позволяешь Берти и его «комитету»…

– Честное слово, Мири, я сам! – выпалил Хуан, защищаясь… когда защищаться совсем не стоило.

– Из-за тебя мы оба получим «F»[155], а Берти будет пожинать лавры!

Уильям наблюдал за их перепалкой с той же отрешенностью, что и в прошлый раз. Однако…

– Я вижу картинку, Манчкин, но… не думаю, что он лжет. Я думаю, что он сделал это сам.

– Но…

Уильям повернулся к Хуану.

– Ты на таблетках – верно, малыш? – мягко спросил он.

Однажды все выплывет наружу…

– Нет…

Сделать обвинение абсурдным…

Но Хуан растерялся и молчал.

С минуту Мири глядела на него, приоткрыв рот. А потом сделала нечто такое, о чем Хуан не раз думал впоследствии. Она подняла руки ладонями наружу, пытаясь заставить замолчать их обоих.

Уильям спокойно улыбнулся.

– Не беспокойся, Мириам. Я не думаю, что «Foxwarner» включит нас в свой летний релиз. Я не думаю, что кто-нибудь, кроме нас, узнает, о чем мы говорим здесь, на дне каньона в плотном тумане.

Она медленно опустила руки.

– Но, Уильям… – она махнула рукой в сторону скалы, по которой по-прежнему разливалось тепло. – В этом всем есть что-то противоестественное.

– Но что тогда считать естественным, Манчкин? Посмотри на картинку, которую сделал твой друг Хуан. Ты можешь видеть внутренности мыши. Это не анимация, – Уильям провел подергивающейся рукой по волосам. – Думаю, в какой-то из местных биолабораторий действительно произошла авария. Наверно, эти зверьки не так сообразительны, как люди, но им хватило ума сбежать… а глупые – те, кто болтался здесь в январе.

– Феретти и Восс, – тихо проговорила Мири.

– Да. Может быть, мышки спрятались здесь, когда дно было затоплено. И этого оказалось достаточно, чтобы их одурачить. Могу поспорить, у этих тварюшек ум ненамного острее, чем у обычных лабораторных мышек. Но маленького преимущества бывает достаточно, чтобы изменить мир.

И Хуан понял, что Уильям говорит не о мышах.

– Я не хочу изменять мир, – выдавил он. – Я только хочу получить в нем кое-какие возможности.

Уильям кивнул.

– Довольно честно.

Мири переводила взгляд с одного на другого. Лицо у нее было как на торжественном собрании. Хуан пожал плечами:

– Ладно, Мири. Думаю, Уильям прав. Мы здесь совсем одни.

Она сделала легкое движение в его сторону.

– Значит, Берти тебя втянул в эту историю?

– Отчасти. Моя Ма подписала все наше семейство на участие в каком-то фрэмингхэме[156]. Я показал свои результаты Берти прошлой весной, когда провалил тест на способность к адаптации. Берти приценился и… ему как раз нужен был кто-то для анонимных исследований. Надо было опробовать действие каких-то таблеток. Что они делают?.. – Хуан пытался засмеяться, но смех получился сухим, как треск погремушки на хвосте у гремучки. – Большинство считает, что это просто шуточки. Смотри, – он постучал себя по голове, – память у меня становится просто отпадной. Все думают, что теперь от собственной памяти никакого проку. Люди говорят: «Эйдетическая память? Это еще зачем? В одежду ты можешь подгрузить в миллион раз больше, чем запомнишь собственными мозгами». Но это не совсем так. Я могу сейчас точно запоминать огромные блоки информации, а моя одежда просто выстраивает что-то вроде иерархии и снабжает каждый блок соответствующим тегом. Поэтому я могу просто назвать несколько чисел и запросить с одежды все нужные картинки – те, что туда уже подгружены. Поэтому и кажется, что я дико быстро соображаю.

– Выходит, вы с Берти не разлей вода потому, что ты – его супероружие? – Мири говорила спокойно и гневно, но ее гнев был направлен уже не на Хуана.

– Да нет же! Я читал про «эффект запоминания». А идея у меня появилась, когда я начал разбираться с собственными клиническими данными. Даже теперь, когда они нашли эту штуку, она подействует только на одного человека из тысячи. Берти никак не мог знать заранее, что я особенный.

– Ах, ну конечно, – отозвалась Мири.

Повисла пауза. Блин, вот так люди сначала соглашаются с тобой, а потом ждут объяснений: с какой радости ты такое отмочил. Хуан терпеть этого не мог. У Берти талант налаживать отношения. У него повсюду связи – в исследовательских группах, на рынках идей, в ученых советах. Но может быть, Берти просто рассчитал, как сделать лучше. Много ли у Берти случайных знакомых? Многим ли он предлагал стать круче с помощью таблеток? Большинство из них так и останутся на вторых ролях – случайными знакомыми. Но иногда Берти очень везло. Как со мной.

– Но Берти мой лучший друг!

Я не проболтаюсь.

– Ты можешь найти себе новых друзей, сынок, – Уильям пожал плечами. – До того, как лишиться разума, у меня был дар. Я мог сочинять песни, слова для песен. Я бы все отдал – ну, почти все, – чтобы это вернуть. А ты? Ладно. Как бы то ни было, у тебя есть дар – изумительный дар, каким бы образом ты его ни получил. И ты не принадлежишь никому, кроме самого себя.

– Я… я не знаю, Хуан, – осторожно сказала Мири. – Сейчас лекарства, изготовленные по спецзаказу – такая же запрещенная штука, как наркотики в двадцатом веке.

Ты не можешь их полностью протестировать заранее. То, чем ты пользуешься, может…

– Я знаю. У меня мозги могут расплавиться, – Хуан коснулся лица, провел по холодному пластику «очков». В какой-то миг его мысли обратились к прошлому. Старый страх, старый стыд… уравновешенные странным чувством. Удивительно, в целом мире только этот мальчик-старик смог понять его.

Но даже сейчас, когда его глаза были закрыты, мир никуда не исчез, и Хуан мог видеть свечение «хлебных катышков». Он безучастно созерцал их несколько секунд, потом удивление пересилило страх.

– Мири… они движутся.