Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Коля всё еще не понимал дела вполне и даже надеялся взять строгостью.
– Ну, куда мы теперь потащимся, как вы думаете, генерал? – сказал он. – К князю не хотите, с Лебедевым рассорились, денег у вас нет, у меня никогда не бывает: вот и сели теперь на бобах, среди улицы.
– Приятнее сидеть с бобами, чем на бобах, – пробормотал генерал, – этим… каламбуром я возбудил восторг… в офицерском обществе… сорок четвертого… тысяча… восемьсот… сорок четвертого года, да!.. Я не помню… О, не напоминай, не напоминай! «Где моя юность, где моя свежесть!»[296] Как вскричал… кто это вскричал, Коля?
– Это у Гоголя, в «Мертвых душах», папаша, – ответил Коля и трусливо покосился на отца.
– Мертвые души! О да, мертвые! Когда похоронишь меня, напиши на могиле: «Здесь лежит мертвая душа!»
Позор преследует меня!
Это кто сказал, Коля?
– Не знаю, папаша.
– Еропегова не было! Ерошки Еропегова!.. – вскричал он в исступлении, приостанавливаясь на улице. – И это сын, родной сын! Еропегов, человек, заменявший мне одиннадцать месяцев брата, за которого я на дуэль… Ему князь Выгорецкий, наш капитан, говорит за бутылкой: «Ты, Гриша, где свою Анну получил, вот что скажи?» – «На полях моего отечества, вот где получил!» Я кричу: «Браво, Гриша!» Ну, тут и вышла дуэль, а потом повенчался… с Марьей Петровной Су… Сутугиной и был убит на полях… Пуля отскочила от моего креста на груди и прямо ему в лоб. «Ввек не забуду!» – крикнул и пал на месте. Я… я служил честно, Коля; я служил благородно, но позор – «позор преследует меня!». Ты и Нина придете ко мне на могилку… «Бедная Нина»! Я прежде ее так называл, Коля, давно, в первое время еще, и она так любила… Нина, Нина! Что сделал я с твоею участью! За что ты можешь любить меня, терпеливая душа! У твоей матери душа ангельская, Коля, слышишь ли, ангельская!
– Это я знаю, папаша. Папаша, голубчик, воротимтесь домой к мамаше! Она бежала за нами! Ну что вы стали? Точно не понимаете… Ну чего вы-то плачете?
Коля сам плакал и целовал у отца руки.
– Ты целуешь мне руки, мне!
– Ну да, вам, вам. Ну что ж удивительного? Ну чего вы ревете-то среди улицы, а еще генерал называется, военный человек, ну, пойдемте!
– Благослови тебя Бог, милый мальчик, за то, что почтителен был к позорному, – да! к позорному старикашке, отцу своему… да будет и у тебя такой же мальчик… Lе roi de Rome… О, «проклятие, проклятие дому сему!».
– Да что ж это, в самом деле, здесь происходит! – закипел вдруг Коля. – Что такое случилось? Почему вы не хотите вернуться домой теперь? Чего вы с ума-то сошли?
– Я объясню, я объясню тебе… я всё скажу тебе; не кричи, услышат… Lе roi de Rome… О, тошно мне, грустно мне!
Няня, где твоя могила![297]
Это кто воскликнул, Коля?
– Не знаю, не знаю, кто воскликнул! Пойдемте домой сейчас, сейчас! Я Ганьку исколочу, если надо… Да куда ж вы опять?
Но генерал тянул его на крыльцо одного ближнего дома.
– Куда вы? Это чужое крыльцо!
Генерал сел на крыльцо и за руку всё притягивал к себе Колю.
– Нагнись, нагнись! – бормотал он. – Я тебе всё скажу… позор… нагнись… ухом, ухом; я на ухо скажу…
– Да чего вы?! – испугался ужасно Коля, подставляя, однако же, ухо.
– Le roi de Rome… – прошептал генерал, тоже как будто весь дрожа.
– Чего?.. Да какой вам дался le roi de Rome?.. Что?
– Я… я… – зашептал опять генерал, всё крепче и крепче цепляясь за плечо «своего мальчика», – я… хочу… я тебе… всё, Марья, Марья… Петровна Су-су-су…
Коля вырвался, схватил сам генерала за плечи и как помешанный смотрел на него. Старик побагровел, губы его посинели, мелкие судороги пробегали еще по лицу. Вдруг он склонился и начал тихо падать на руку Коли.
– Удар! – вскричал тот на всю улицу, догадавшись наконец, в чем дело.
V
По правде, Варвара Ардалионовна в разговоре с братом несколько преувеличила точность своих известий о сватовстве князя за Аглаю Епанчину. Может быть, как прозорливая женщина, она предугадала то, что должно было случиться в близком будущем; может быть, огорчившись из-за разлетевшейся дымом мечты (в которую и сама, по правде, не верила), она, как человек, не могла отказать себе в удовольствии преувеличением беды подлить еще более яду в сердце брата, впрочем искренно и сострадательно ею любимого. Но во всяком случае она не могла получить от подруг своих, Епанчиных, таких точных известий; были только намеки, недосказанные слова, умолчания, загадки. А может быть, сестры Аглаи и намеренно в чем-нибудь проболтались, чтоб и самим что-нибудь узнать от Варвары Ардалионовны; могло быть, наконец, и то, что и они не хотели отказать себе в женском удовольствии немного подразнить подругу, хотя бы и детства, – не могли же они не усмотреть во столько времени хоть маленького краешка ее намерений.
С другой стороны, и князь, хотя и совершенно был прав, уверяя Лебедева, что ничего не может сообщить ему и что с ним ровно ничего не случилось особенного, тоже, может быть, ошибался. Действительно, со всеми произошло как бы нечто очень странное: ничего не случилось и как будто в то же время и очень много случилось. Последнее-то и угадала Варвара Ардалионовна своим верным женским инстинктом.
Как вышло, однако же, что у Епанчиных все вдруг разом задались одною и согласною мыслию о том, что с Аглаей произошло нечто капитальное и что решается судьба ее, – это очень трудно изложить в порядке. Но только что блеснула эта мысль, разом у всех, как тотчас же все разом и стали на том, что давно уже всё разглядели и всё это ясно предвидели; что всё ясно было еще с «бедного рыцаря», даже и раньше, только тогда еще не хотели верить в такую нелепость. Так утверждали сестры; конечно, и Лизавета Прокофьевна раньше всех всё