Поэтому нас учили прыгать так. Надо отвязаться, перевернуть самолет, отдать ручку, чтобы тебя выбросило. Мой старший летчик горел в самолете на Курской дуге. У него на руках и лице были следы от ожогов. Он говорил, что выпрыгивал так: «Я отстегнулся, ноги подобрал и ручку от себя дал, и меня вверх выбросило». А тут я смотрю, что Молчанов будет делать, как выпрыгивать? А он ничего этого не сделал. Я видел, как он поднялся над кабиной, сразу его перегнуло, ударило о стабилизатор. Или его тут же убило, или он потерял сознание. Парашют он так и не открыл.

После того как в нашем первом звене погиб Михаил Молчанов, нам в звено дали Виктора Махонина. Но и он недолго летал, а после нескольких боевых вылетов «пропал без вести». Они с командиром звена вылетели парой на задание. По радио слышали, как они переговаривались, а на аэродром выскочил один командир звена, а тот куда делся, неизвестно.

Затем в звено нам дали Толю Пушилина. Он стал ведомым командира звена гвардии старшего лейтенанта Гончара.

Фронт опять ушел дальше на запад, к Одеру. Наш полк получил задание перелететь в город Ельс – первый город на территории Германии. Причем мы должны были летать к линии фронта, поработать над ней и затем, уже повернув назад, совершить посадку на аэродроме у города Ельс. Перелетали звеньями. Так уж получилось, что мое постоянное звено улетело раньше. И меня включили в другое звено, подготовленное к перелету. Взлетели, построились, вышли на ИПМ (исходный пункт маршрута) и взяли курс к Одеру. В районе Ченстохова, откуда мы начали перелет, было безоблачно. Уходя на запад, мы встречали все больше и больше облаков, пока они не слились в сплошную облачность; стало сумрачно. Зима. День короткий. Скоро должно начать смеркаться. Мы долетели до Одера, прошли вдоль него, и ведущий направился назад. Где-то справа должен быть наш новый аэродром. Мне казалось, что мы должны уже подворачивать к аэродрому, но ведущий, а за ним и мы, ведомые, не сворачивая, летели на восток, обратно к Ченстохову. Когда мы вернулись на свой аэродром, ведущий распустил строй, чтобы мы заходили на посадку. В это время я загнул «крючочек» – слегка измененную фигуру высшего пилотажа. Когда вывел «як» в горизонтальный полет, увидел, как наша тройка «яков» направляется к ИПМ. Что за шутки? Неужели ведущий решил идти на новый аэродром? Раздумывать некогда, надо срочно пристраиваться. Снова летим по этому маршруту. А смеркается все больше. Подошли к краю сплошной облачности. Ведущий пошел вверх выше облачности, мы за ним; когда выбрались наверх, нас оказалось только трое, один где-то потерялся! Летим тройкой. Приблизительно в районе города Кемпно ведущий стал пробивать облачность. Когда пробили облачность и вышли на Кемпно, нас оказалось только двое. Потерялся еще один. Ну, думаю, теперь моя очередь теряться, не ведущему же теряться! Смеркается все больше. Скоро ночь, а ночным полетам я не учился. Поднял карту – точно, Кемпно. От этого города на юго-запад город Ельс; не долетая его, слева от дороги должен быть наш аэродром. Беру курс на аэродром. Но у ведущего другие планы. Он подлетел ко мне вплотную и машет рукой. Что он хочет? То ли назад лететь. То ли искать пропавшего ведомого. Радио почему-то не работает. А я уже слетал сюда и обратно и опять сюда. Так что горючего у меня уже мало, о чем я стараюсь ему показать жестами. Тогда он старается оттеснить меня назад! Вдоль дороги я заметил пруд, с обеих сторон столбы. Я ныряю между столбами и иду на бреющем вдоль дороги. Он понял, что меня не сбить с моего курса, а так как в конце концов и ему на этот аэродром, то он пригрозил мне кулаком и отвалил в сторону. По расчету времени впереди появился аэродром. Подлетев поближе, увидел наши самолеты и зашел на посадку. Не успел вылезти из «яка», как ко мне подбегает посыльный и говорит, что меня вызывает заместитель командира полка. Подбегаю к нему, докладываю: «Гвардии младший лейтенант Мовшевич прибыл», а он смотрит на меня, глаза у него удивленные, и спрашивает: «А где Пушилин?» Тут до меня дошло. Когда я загнул «крючок», тройка, с которой я вернулся, спокойно пошла на посадку, а новая тройка «яков», во главе с заместителем командира полка и в которую входил гвардии младший лейтенант Толя Пушилин, только что взлетела и, построившись, направилась в перелет на аэродром Ельса. К этой-то тройке «яков» я и пристроился. Заместитель командира полка повернулся ко мне спиной и ушел. А что он мог сказать? Что группу растерял и пропустил приблудного летчика, хорошо хоть своего полка. Совсем стемнело. Дело к ужину. Да после всех волнений и аппетит разгулялся. Надо искать столовую. Когда пришел в столовую, увидел привычную картину: летчики сидят поэскадрильно, а отдельно во главе – командование полка. Не успел появиться, как меня подзывает командир полка гвардии майор Виктор Васильевич Власов. Все ясно, сейчас будет разнос. И поделом мне. Не надо было резвиться! Надо было различить, куда какая тройка летит!!! Вроде бы на то и летчик. Пришлось все рассказать, начиная с «крючка» и до посадки на новом аэродроме. Со всеми перипетиями! И приготовился к разносу. Выслушал меня командир полка и спокойно сказал: иди ужинать. Так все окончилось. Что по этому поводу подумал командир, так мне и осталось неведомо!

Юрий Мовшевич у своего самолета Як-9У

Летный состав питался на фронте по 5-й норме. Это одна из высших норм питания. Но все же иногда и ее не хватало, и мы просили у официанток, или, как их тогда называли еще, подавальщиц, добавку, в основном состоящую из какой-либо каши или картофельного пюре. Вот и в этот раз разгулявшийся аппетит потребовал добавки, что я и попросил. И вдруг она мне ответила, что мяса – пожалуйста, а вот с кашами плохо, так как будто б было распоряжение по тылу, что мы находимся на территории противника и должны снабжаться за счет запасов, взятых на трофейных складах. А мяса сколько угодно, и принесла большой кусок свинины.

В дальнейшем мы перелетели в маленький городок, где, по-видимому, была большая кроличья ферма. И нас начали тут же кормить жареной крольчатиной, сколько душе угодно. Но через несколько дней некому или нечем было кормить кроликов – их распустили! Они разбежались по окрестностям. Была зима. Растительности еще никакой, хотя снег почти сошел. И вдоль дорог в канавах на полях стали валяться дохлые, облезлые зверьки. И такой отвратительный вид у них был, что мы просто видеть не могли жареной крольчатины, а не то что есть!

Юрий Мовшевич

Под Ченстоховом был один анекдотичный случай, тоже связанный со столовой. Вечером по окончании полетов нас отвозили в дом, километрах в десяти от аэродрома, располагавшийся рядом с шоссе. Столовая находилась через дорогу. Как-то поздно вечером мы пришли на ужин. Видимо, по шоссе шла машина с зажженными фарами, или еще что произошло, я не знаю, но немецкий бомбардировщик, а может, и не один, стал бросать бомбы вдоль шоссе. Возникло ощущение, что каждый разрыв все ближе, ближе к столовой, сейчас нас накроет. Поднялся переполох. Кто-то, поднимая скатерти, полез под стол, как будто это поможет. Подбежала официантка, встала на колени, собираясь поднырнуть под стол, как все, – тут подскочил молодой летчик и вместо скатерти поднял у нее юбку, головой вперед, и они мгновенно исчезли под столом. Смешно? Я не смеялся. Я видел в начале войны, так же в одноэтажном здании люди погибли во время бомбардировки. Поэтому я это зафиксировал взглядом и рванул к двери на улицу. Двери были двойные, с небольшим тамбуром. Таких, как я, оказалось человека четыре, а с улицы человека четыре или пять рванули в помещение. И вот в этом тамбуре собрались около десятка здоровых крепких ребят. Сопят, кряхтят, матерятся и стараются протиснуться: мы – туда, они – сюда. Чем бы кончилось, не знаю, но в это время на улице раздался хриплый бас: «Совсем охренели! Дайте друг другу пройти. Немец давно улетел и кофе пьет». Наш пыл прошел. Повернулись. Ребята из-под столов вылезают. Начались подначки…