Эстакада, по которой проходил Радиус, поднялась высоко над землей, над крышами одного из старых спальных районов, который за последний год перестроили почти наполовину, превращая неухоженные кварталы во вполне приличные жилые. Огни фонарей теснились внизу, прямо около могучих опор, и рвалась вверх «свечка» строящегося бизнес-центра.

Здесь, в отдалении от клубов и казино, машин было меньше. Сергеев вел четырехсотсильный «мерседес» по практически пустому шоссе со скоростью шестьдесят километров в час, борясь с соблазном набрать скорость. Ему хотелось, чтобы в кровь хлынул адреналин, чтобы опасность слететь с высокого, почти пятидесятиметрового путепровода, заставила его по-другому отнестись к словам Насти…

Но мотор не ревел, а урчал, и хищное серебристое тело спортивной машины не летело, а неспешно раздвигало ночной воздух, уже отдающий палой листвой и осенним холодком.

Она помолчала.

– В принципе, я знаю ответ. Но все еще надеюсь, что однажды он изменится.

– Я не могу тебе этого пообещать, – сказал Сергеев негромко. – Хотел бы, но не могу. Не люблю врать.

– Я знаю.

– Я с первых дней там, Настенька, с самых первых дней. Когда-то я помог уцелевшим выжить, теперь помогаю выживать.

– Для чего? – спросила она спокойным, мерным голосом, но Сергеев расслышал в нем хорошо скрываемые нотки раздражения и недовольства. – Ты помогаешь им выжить, чтобы они подольше мучились? Разве это жизнь? Это просто отсрочка смертной казни! Я видела фильмы, фотографии… Я могу считаться экспертом по Зоне совместного влияния! Там нельзя жить!

– Это не так, – мягко возразил он. – Поверь, хотя в реальности все обстоит еще хуже, чем на фото или на видео, но там можно жить. Трудно, но можно. Очень тяжело, но зато без Совета олигархов или Сейма и Думы. Тебе не понять, девочка моя…

– Нет такой вещи, которую я не могу понять, – прочеканила она, и металл, прозвучавший в ее голосе, моментально напомнил Сергееву о том, чья она дочь. – Но понять и принять – это разные вещи, милый мой!

«Вот какая она, – подумал Умка. – Кротость, терпение, понимание… Характер проявился в один момент. Гнев – сильное чувство, и его не спрячешь под гримом».

Он свернул направо, вырулил на Кольцо, и машина поплыла над городом, который отсюда представлялся огромной чашей, заполненной огнями. Ближе к краям в чаше появлялись темные пятна – строящиеся или реконструируемые районы, но центр сверкал и переливался так, что больно было смотреть.

Оба молчали до того момента, как Сергеев не припарковал кабриолет на смотровой площадке, совершенно пустой по случаю позднего времени. У парапета особенно остро чувствовалось, что ранняя осень доживает последние дни. Ветерок, прилетевший с севера, был стылым и сырым. Настя прижалась к плечу Умки, и тот прикрыл ее пиджаком. Удивительно, но от ее тела исходило легкое, но ощутимое тепло и Сергеев даже слышал, как бьется ее сердце – словно он прижал к груди нездешнюю, хрупкую птицу.

Это было так хорошо – стоять над городом, глядя на хоровод огней, молчать и согревать друг друга, что Михаил на какой-то момент забыл обо всем остальном. Исчезло все, осталось только чувство нежности, от которого замирало внутри, да ощущение скорой утраты.

– У меня был разговор с папой, – произнесла она внезапно, и молчание, соединявшее их последние несколько минут, рассыпалось на слова с легким хрустальным звоном. – Знаешь, что бы о нем не говорили, у меня с отцом никогда не было плохих отношений… Он не спрашивал о тебе, хотя, я думаю, что все давно знает…

Сергеев кивнул.

– Он спрашивал о моих планах. О том, как я представляю себе дальнейшую работу в компании. Не хочу ли я продолжить учебу в Лондонской школе бизнеса? Говорил, что купил сеть отелей в Европе, и хочет, чтобы я занималась развитием. Хороший такой был разговор, отцовский, правильный…

Она подняла на Умку свои огромные глазищи и словно заглянула к нему в душу.

– Но на самом-то деле он интересовался одним: как долго я буду ходить кругами по Донецку и ждать, что ты позвонишь?

– А ты ждешь? – спросил Сергеев.

– Уже не знаю, – ответила Настя, чуть подумав. – Еще вчера я бы сказала – да. А сегодня… Я знаю только одну девушку, которая ждала несбыточного – и дождалась. Ее звали Ассоль, и все это придумал Грин. Я не хочу ждать вечно, Миша. Но я не могу не ждать тебя.

– Ты решила уехать?

– Я решила просто жить дальше. Если ты позвонишь, я всегда отвечу на звонок. Где бы я ни была.

– Но только ответишь на звонок?

– Не будь глупым, – сказала она мягко и уткнулась носом к нему в шею. – Если я буду в городе, то обязательно приеду.

Она помолчала и добавила:

– Но если меня не будет – не обессудь.

– Я понимаю…

– У меня только одна жизнь, Мишенька. И я обязана ее строить, несмотря на любовь, тоску и прочие девичьи радости. Потому что другой жизни у меня не будет. И мы будем встречаться, если такой шанс нам даст случай… А если не даст, значит, я буду о тебе вспоминать… Тепло вспоминать, поверь.

По Кольцу за их спинами с задорным свистом промчались несколько автомобилей, оставив за собой угасающие звуки какой-то танцевальной мелодии. На город катилось утро, и молодежь спешила дожечь ночь до конца.

– Но если ты решишь, что для других уже сделал достаточно, – продолжила Настя, – что пришло время сделать хоть что-то не для всех, а для той, кто тебя любит – скажи мне об этом. И я обещаю, что чем бы я не была занята, кому бы я что не пообещала, какие бы обязанности не возложил на меня папа – я брошу все и приеду. Чтобы родить тебе ребенка, чтобы быть рядом с тобой, пока мы будем стареть…

– Пока я буду стареть, – поправил ее Сергеев. – Тебе еще предстоит взрослеть. А стареть – это оставь мне, Настенька.

Город, лежащий перед ними, просыпался, еще не заснув. Одни огни гасли, а другие зажигались, бежали по магистралям пунктиры вышедших из парков трамваев, моргали фарами крошечные, если глядеть с Кольца, машинки…

– Но за то, что ты сказала мне сейчас, – произнес Сергеев, с ужасом ощущая, что у него подрагивает голос, – спасибо. За всю мою жизнь мне никто такого не говорил. Мать с отцом, наверное, могли бы сказать, но не успели. А потом… Потом мне никто такого не говорил. Знаешь, это так важно… Важно знать, что у тебя есть куда вернуться. Что кто-то тебя ждет…

– Так ты вернешься? Навсегда? – спросила Настя с надеждой.

– Я бы очень хотел пообещать это тебе, Настенька… Очень бы хотел.

– Так пообещай.

– Не могу.

– Почему? Если ты сам этого хочешь – тогда почему?

– Потому, что я не уверен, что исполню обещание.

– Ну зачем, зачем ты всегда говоришь правду? – выдохнула она. – Ну что тебе стоило солгать?