– Однако обеспечить функционирование фонда не так-то просто, – озабоченно сказал Георг. – Фонды зависят от банков и научных организаций, а я еще не знаю, с чем мне придется столкнуться в США.

– Ну, здесь нет проблем: американцы будут хорошо платить твоему дяде, его сразу же познакомят с именитыми учеными, поручат работать над секретными проектами… Так что вы с ним сможете общаться с влиятельными людьми. Все будет зависеть от того, как ты сам сумеешь все организовать и насколько ты, используя общественное положение своего дяди, впишешься в местную среду. Конечно, мы не сможем создать фонд ни через год, ни через два. Сначала мы должны интегрироваться в то общество, в котором каждому из нас придется вращаться. Только когда мы не будем привлекать к себе излишнего внимания и полностью адаптируемся к местным условиям, мы начнем реализацию нашего плана. Но еще до этого момента я начну постепенно подбирать необходимый товар… Что касается предприятия, занимающегося импортно-экспортными операциями, то мне эта мысль нравится. Европа будет нуждаться очень во многом, мы ведь ее сильно потрепали. Здесь начнут активно восстанавливать разрушенное, а ты, Георг, нам говорил, что в США у нас намного больше друзей, чем мы представляем. Мы сможем очень хорошо нажиться, когда наступит мир, – сказал, смеясь, Альфред.

– Мы продадим таблички, найденные в Харране? – поинтересовался Георг.

– Нет, мы не станем этого делать. Я хочу найти те таблички, о которых в них говорится. Если нам удастся обнаружить таблички, упомянутые Шамасом, мы произведем революцию в мире археологии и, кроме того, станем неимоверно богатыми. Однако нам не следует спешить. Я займусь тем, что организую продолжение раскопок в Харране. Поковыряемся в песке пустыни и, может быть, найдем таблички, на которых написана версия Книги Бытие, продиктованная праотцем Авраамом этому самому Шамасу. Что знал Авраам о сотворении мира? То, что он рассказал Шамасу, соответствует библейским сюжетам? Это все очень интересно, и я клянусь, что не успокоюсь, пока не найду эти таблички. Когда они будут у меня в руках, мы с вами решим, что с ними делать, и то, что мы сделаем, всколыхнет весь мир.

– Нам, наверное, не стоит высовываться, – с беспокойством сказал Георг.

– Не переживай, мы и не будем высовываться. Вспомни о том, что через несколько дней у нас будут уже другие имена и фамилии. Кроме того, всегда найдутся люди, готовые послужить нам в роли ширмы. Я вам еще не говорил, но моя главная и сокровенная мечта – найти эти таблички… Господи, что бы я только ни отдал, лишь бы их найти!

– Вы, Георг и Франц, наверное, уже позабыли про таблички из Харрана, а что касается меня, так за эти годы не было и дня, чтобы Альфред мне про них что-нибудь не говорил, – пробурчал Генрих. – Он на них помешался!

– Нам нужно четко определиться, что мы будем делать и как, – сказал Альфред. – Мы должны заранее обговорить, каким образом мы друг с другом свяжемся. А что касается табличек из Харрана… Я, конечно же, поделюсь с вами, однако давайте я сначала их найду и потом уже решу, что с ними делать.

– Я не против, – согласился Генрих.

– А что будет с фюрером? – неожиданно спросил Франц.

– Надеюсь, ты не станешь впадать в сентиментальность, да Франц? Нам теперь до него уже нет дела. Мы не можем связывать свою судьбу с тем, чья карта бита. У него были великие замыслы относительно Германии, однако он не смог выиграть войну, а потому было бы абсурдно оставаться в лагере побежденных, – холодно ответил Георг.

– А все-таки, где он сейчас? – не унимался Франц.

– Я слышал, что его уговорили спрятаться в бункере. Точно не знаю, но мне, в принципе, все равно. Скоро я буду уже далеко отсюда – как, впрочем, и вы. Думаете, его хоть чуть-чуть волнует наша судьба? Спасайся, кто может – вот единственный принцип, которым сейчас будут руководствоваться. А Гитлер уже занял свое место в истории.

Друзья попрощались, понимая, что пройдет немало времени, прежде чем они смогут снова увидеться, однако они поклялись, что будут преданы друг другу до конца своих дней. А еще они с энтузиазмом восприняли предложение Альфреда. Они будут заниматься грабежом, добывая из недр Востока его самые ценные сокровища. Им было наплевать на то, в чьих руках в конце концов окажутся эти сокровища: они будут продавать их тем, кто больше заплатит. Они прекрасно знали, что всегда найдутся не особо щепетильные коллекционеры, горящие желанием приобрести уникальные предметы, о которых простые смертные не могут и мечтать.

В Маутхаузене все никак не наступала весна, и было очень холодно. Заключенные – скорее мертвые, чем живые – стали замечать, что охранники все больше и больше нервничают. Похоже, назревало что-то значительное. В последние дни охранники проявляли еще большую жестокость, и стоило кому-нибудь из заключенных лишь слегка споткнуться – в него тут же стреляли.

Альфред Танненберг наблюдал за территорией лагеря из окна кабинета Цириса. Ночью был мороз, и часовые, охранявшие лагерь, беспрерывно потирали озябшие ладони. Альфред и Генрих меньше часа назад вернулись в Маутхаузен и сразу же направились в кабинет Цириса, чтобы показать ему подписанный приказ об их новых назначениях. Начальник концлагеря выслушал их с удивлением, подумав при этом, не пытаются ли они – офицеры, имеющие очень хорошие связи в верхах, попросту спастись бегством. Он решил, что попробует разузнать по своим каналам, почему этих двоих вдруг решили отправить на выполнение какого-то задания за пределы Австрии, причем в приказе не говорилось, куда именно.

Выйдя из кабинета Цириса, Генрих и Альфред направились в дома, где они временно проживали, расположенные в деревушке, давшей название лагерю, – Маутхаузен.

Менее чем за два часа Генрих упаковал свои пожитки и забрал все личные вещи из дома, где он жил последние годы и где за ним заботливо ухаживала фрейлейн Гейнес. Она тут же пустила слезу, узнав, что этот интеллигентный офицер СС уезжает и, по-видимому, больше уже никогда сюда не вернется. Однако она понимала, что сейчас не время для сентиментальностей, и помогла своему – теперь уже бывшему – хозяину уложить его вещи в два чемодана и сундук. Прощаясь с ней, Генрих сунул ей в руку несколько банкнот, которые, как он сказал, помогут ей продержаться до того момента, когда она найдет другой дом, где будут востребованы ее услуги.

Через пятнадцать минут Генрих уже тарабанил в дверь дома, в котором жил Танненберг. Когда его друг наконец открыл дверь, Генрих по его необычайно встревоженному виду понял: произошло что-то очень серьезное. Он знал, что Грета – жена Альфреда – ждала ребенка, однако до родов оставалось еще месяца два.

– Что случилось? – спросил Генрих, не скрывая тревоги кою торую у него вызвало озабоченное выражение лица Альфреда.

– Грета… Ей плохо, очень плохо. Я приказал вызвать врача. Hаю деюсь, что она не потеряет нашего малыша. Я ей этого не прошу…

– Ну что ты говоришь! Позволь мне на нее взглянуть.

– Проходи в дом, но я не советую тебе заходить в ее комм ту, служанка сейчас пытается оказать ей помощь…